По приезде в Москву Чехов «расклеился». «Во все время путешествия я был здоров, в Архипелаге, где подул вдруг холод, я простудился и теперь кашляю, лихоражу и изображаю собою сплошной насморк», — сетовал он в письме Лейкину 10 декабря. Но продолжал обустраиваться во флигельке на Малой Дмитровке, писать письма, шлифовать «Гусева». Здесь же, во временном пристанище до переезда в Мелихово, и появились в первый раз любимые сувениры — чернильный прибор и два подсвечника «в египетском стиле». В числе немногих памятных вещей, привезенных из путешествий, они стояли на письменном столе Антона Павловича всегда — в Москве, Мелихове и Ялте.
Ревекка Фрумкина
Актуальность Ясперса
Впервые опубликовано: http://www.polit.ru/author/2008/04/i0/yaspers.html. Перепечатывается с разрешения редакции Полит.ру.
Едва ли в трудах Карла Ясперса (1883 — 1969) мы найдем другой текст, который был бы в буквальном смысле столь актуален, как трактат «Вопрос о виновности. О политической ответственности Германии», хотя написан он более 60 лет назад. Основные идеи были изложены Ясперсом в цикле лекций, прочитанных зимой 1945 — 1946 годов, а окончательный вариант текста вышел в 1946 году. С тех пор трактат «Вопрос о виновности» неоднократно переиздавался и был переведен на многие языки — вероятно, это самое популярное из сочинений Ясперса (русский перевод С. Апта; М., 1999).
Непосредственным стимулом к работе Ясперса над этим трактатом была подготовка Нюрнбергского процесса над фашистскими преступниками. Текст прозрачен, энергичен и адресован прежде всего соотечественникам Ясперса, только что пережившим крушение Третьего рейха. Но, перечитывая его сегодня, можно утверждать, что, пока в мире будут существовать режимы, которые можно оценивать как преступные, не устареет не только пафос Ясперса, но и основные положения об ответственности человека как самоценной личности, сформулированные в «Вопросе о виновности».
Ясперс принадлежал к тем немногочисленным безусловным противникам гитлеризма, кто не эмигрировал, хотя подвергался непосредственной личной опасности, притом по вполне очевидной причине — жена Ясперса была еврейкой. Этого оказалось достаточно, чтобы в 1937 году Ясперса отправили в отставку, фактически лишив права преподавания.
Ряд высказываний и поступков Ясперса, относящихся к 1933 году, свидетельствует о том, что он никогда не питал иллюзий относительно «нового порядка» и будущего нацистской Германии. Разумеется, в 1933 году невозможно было прогнозировать ни неизбежность Второй мировой войны, ни Освенцим, ни развалины Дрездена. Но летом 1933 года Ясперс, написав «Тезисы к обновлению высшей школы», не стал их отправлять в Министерство по делам культов и просвещения, поскольку ему дали понять, что «как беспартийного и мужа еврейки» его только терпят, но доверять ему не могут».
Масштабы пережитой Ясперсом драмы особенно впечатляют, если обратиться к его дневникам 1937 — 1942 годов.
Зимой 1937 года Ясперс записывает:
«Жизнь отныне более чем когда-либо находится в подчинении у смерти: мочь и здесь, и там прийти в такое положение, что это положение видеть перед собой как угрожающую возможность, в которой остается только покончить с собой, чтобы избежать смерти в больших мучениях и унижении.<...>
Когда меня уволили, это была сенсация. Мне сочувствовали, университету сочувствовали, мне должны были разрешить читать лекции частным образом. Теперь же, когда все становится по-настоящему серьезно, когда под угрозой жизнь, все тихо отстраняются, не общаются, не протягивают руку помощи. Никого в отдельности нельзя в этом обвинить. <...>
Новая жизнь еще возможна теперь только в готовности к самоубийству. Никто больше не может требовать, чтобы мы оба оставались в живых, потому что никто нам, безусловно, не помогает. Только моя мать — но она знает, что такое судьба и рок.
<...> Философские возражения против самоубийства заканчиваются, когда смерть все равно предстоит наверняка и непосредственно и не оставляет никакой возможности для творческой жизни — и когда нет поблизости людей, которые, безусловно, хотят нашего существования.
<...> Имеет ли смысл уезжать, если за границей единственный путь — это нищета, голод и конец? В таком случае можно и остаться. Когда ты стар и болен, имеет смысл только что-то стабильное. <...> Я, как и Гертруда — совершенный немец, и мое дело — только работа. Мой долг завершить работу. Только эта работа оправдывает мое существование в мире. И это немецкая работа. Но, кажется, она будет принята совершенно равнодушно».