Открытие же акростишных структур в «Слове» было следствием интуитивных предположений о том, что такое литературное произведение не могло быть создано в глухой, непроточной старице общеевропейского литературного процесса, и подарком судьбы. Разумеется, я понимал, что выявление акростиха в средневековом тексте, подвергшемся неоднократным перепискам и редакциям, носит сугубо вероятностный характер, и постарался аргументировать его присутствие в тексте «Слова» всеми доступными мне средствами, лингвистическими и типологическими. Сохранение акростиха в «Слове» — тоже одно из чудес этого замечательного произведения, сторицей окупающее любые затраты времени на его изучение. Ведь это прямая авторская речь, проявление истинного взгляда поэта на мир, па себя и на своих героев. Это ли не фантастика, это ли не захватывающее приключение — первым узнать сокровенные, тайные мысли гениального человека, жившего за восемьсот лет до нас? Средневековый акростих — всегда в той или иной мере тайнопись и в любом случае — резюме, квинтэссенция содержания и смысла «открытого», так сказать, официального, всем доступного текста.
И. Д.: — Надо признать, что два основных результата вашей монографии просто сенсационны и, что важно, опираются на систему доказательств, которую очень нелегко оспорить. Получив такие результаты, вы, вероятно, не могли и сами не изменить в какой-то степени общий взгляд на «Слово». Выявленные вами элементы поэтики, уровень поэтической техники, о которой шла речь, перемещают «Слово» в совершенно неожиданное культурное и литературное пространство.
А. Г.: — Было бы хвастовством утверждать, что я с самого начала был свободен от влияния традиционных подходов к поэтике и герменевтике «Слова». Книга «Акростих в «Слове о полку Игореве» и других памятниках русской письменности XI—XIII веков» была написана мной во многом со старых позиций. Вместе с тем приведенное исследование показало такую высоту поэтической пробы «Слова о полку Игореве», что стало совершенно очевидно: это произведение не могло появиться в вакууме никому не известной древневосточнославянской фольклорной, тем более — языческой словесности. Оно должно иметь свои книжно-литературные истоки, должно иметь глубокие и древние корни, питающие его роскошную художественную крону.
Сейчас пытаюсь завершить второе исследование, посвященное как раз этому вопросу. В нем, опираясь на уже проведенные и новые наблюдения, я допускаю возможность значительно более широких культурных и литературных контактов Древней Руси с окружающим миром, чем это обычно предполагается. Фрянцузский писатель Роже Мартнн дю Гар говорил, что у всякого культурного европейца одна родина — Ближний Восток и Древняя Греция. Фундаментальные категории и критерии европейской культуры и искусства, система художественных образов и морально- этические ценности, основные понятия и термины эстетики, этики и философии — все произрастает оттуда, все питается этими глубинными корнями. И поэзия — прежде всего.
Гомер и Эсхил, Платон и Аристотель, Виргилий и Цицерон — основные учителя средневековых европейских поэтов и писателей всех времен и народов. Ибо, по словам С. С. Аверинцева, «литература продолжает быть в своем существе традиционалистской, более чем на два тысячелетня соединив с чертой традиционализма черту рефлексии. По логике этого синтеза автору для того и дана его индивидуальность, чтобы вечно участвовать в «состязании» со своими предшественниками в рамках жанрового канона». Другой неисчерпаемый источник сюжетов, мотивов и образов, даже привычных оборотов речи и основополагающее мерило этических и моральных ценностей европейской культуры — это Священное писание, Ветхий и Новый завет. Как удалось установить, «Слово» весьма прозрачно демонстрирует свои глубокие и обширные генетические связи с античной литературой и Библией и на сюжетном, и на образном, и па стилистическом уровне. Показать их — основная задача второй моей книги.
• Герб Москвы, утвержденный в 1781 году
• Фукидид (слева) и Вергилий на фреске западной галереи Благовещенского собора в Московском Кремле (середина XVI века)
И. Д.: — Познакомившись с вашими работами, я нахожу, что для такого подхода имеются очень серьезные основания. В свое время мне удалось получить в руки экземпляр «отреченной» книги талантливого советского историка Александра Александровича Зимина, посвященной проблеме аутентичности «Слова о полку Игореве» и характеру его текстологических отношений с «Задонщиной». Мне показалось странным, что и сам Зимин, и его оппоненты оперировали в дискуссии одним и тем же очень ограниченным кругом литературных источников: почти исключительно теми памятниками русской средневековой письменности, которые имели со «Словом» очевидные текстуальные параллели. В ваших работах реализуется более широкий взгляд на связь содержания и поэтических характеристик «Слова о полку Игореве» с общеевропейской поэтической традицией, и такой подход уже принес очень интересные результаты.