В средневековье существовала масса национальных терминов для определения профессионального поэта, чаше всего выступавшего и исполнителем своих или чужих произведений, так же, как масса градаций его профессионального статуса — от площадного фигляра и «назойливого», по определению Вальтера фон дер Фогельвейде, «скомороха» до гордого своим происхождением, искусством и талантом, независимого и «высокообразованного» провансальского трубадура-аристократа. Судя по уровню творчества, автор «Слова» — профессиональный поэт высшей категории. Опираясь на результаты анализа, к общепризнанному знанию автором «Слова» какого-то тюркского наречия можно добавить знание греческого и латинского языков и какого-то древневерхненемецкого диалекта. Так что он вполне мог и совершенствовать древнерусскую эпическую традицию, непосредственно участвуя в поэтических соревнованиях, характерных как раз для этой эпохи, с иноземными «песнетворцами». Языковый барьер, по-видимому, смягчался тем обстоятельством, что переходившие от одного двора к другому, из одной страны в третью средневековые поэты-штрикеры вынуждены были быть полиглотами. Немецкий поэт XIV века Волькенштейн утверждал, что владел десятью языками, в том числе русским.
Валентина Дынник в 1941 году как-то ухитрилась под прикрытием ультрапатриотической фразеологии высказать весьма рискованное в те времена суждение: «...Само название «трудная повесть» почти совпадает с названием «chanson de qeste», которое буквально значит «песнь о подвигах» (к тому же и автор «Слова» сам называет свое повествование песнью). Если бы нам понадобилось перевести французский литературный термин «chanson de qeste» на русский язык XII века, то лучшего эквивалента, чем «трудная повесть» или «трудная песнь», пожалуй, не подобрать бы».
В рамках беседы невозможно даже перечислить обширный перечень мотивов и фразеологических параллелей, устанавливающих перспективные связи между «Словом» и французской героической жестой. Нет, не отставали древнерусские витии и песнетворцы от современных им литературных направлений и жанров, да и в знании языков в силу профессиональной необходимости могли бы потягаться с некоторыми нынешними филологами и литераторами.
И. Д.: — Наверное, не последнюю роль в обучении иностранным языкам играли и весьма распространенные, во всяком случае в среде аристократии, межэтнические браки? Должны же были супруги как-то общаться друг с другом и своими свойственниками.
А. Г.: — Кроме того, приобретая жену — половецкую княжну, скандинавскую или английскую принцессу, князь получал ко двору и ее свиту, в которую нередко входил придворный скальд или шпильман. Передавались и усваивались придворные обычаи и поэтический капитал. Наконец, нельзя недооценивать коммуникативной роли купцов, во вьюках которых вместе с тюками византийского шелка или фландрского сукна, вместе с модными женскими украшениями нередко лежали и книги с не менее «модными» для эпохи сочинениями светского и духовного жанров.
И. Д.: — Известна особая роль войн в распространении информации любого рода. Как ни парадоксально это звучит, война в средневековье — один из основных видов культурных контактов между народами. Живой пример — информационный и культурный взрыв в Европе в результате крестовых походов.
А. Г.: — Да, конечно, ведь и новая фаза развития древнерусской литературы XIV — XVII веков, обусловленная так называемым вторым южнославянским влиянием, а по моим предположениям, и «вторым западноевропейским влиянием», непосредственно связана с трагическим исходом битвы на Косовом поле и громом победы на поле Куликовом. Разгром Тырновской школы и других монастырских центров на Балканах обусловил исход высокообразованных книжников и литераторов на Русь. Распространение акростиха в московской, псковской и новгородской гимнографии, в пиитических опытах и эпистолиях деятелей Приказной школы и Нового Иерусалима, несомненно, находится в связи с этими событиями. Как я уже говорил, мне удалось расширить временные рамки применения на Руси акростишной техники, продемонстрировав присутствие акростиха в «Повести временных лет», в «Похвале Роману» в Галицко-Волынской летописи, а главное, в тексте «Слова о полку Игоревен. Некоторые из этих акростишных реконструкций поддаются критике или уточнению, некоторые — бесспорны.
И. Д.: — Но, учитывая весьма авторитетные свидетельства академика А. М. Панченко о сравнительно позднем распространении акростиха в древнерусской литературе, опять возникают подозрения в синхронности «Слова», точнее, текста С1800, своему номинальному времени, возникает очередная загадка «Слова».