Никто не знает, что он надумал. Но поздно вечером перед самым отъездом бабушки, когда бабушка сидит рядом с Лялей на остывшем уже песке, он подходит и говорит:
- Так я к тебе, Варвара Степановна…
- Что, надоело, небось, куманёк, сидеть на крючьях на самоловных? - прищурившись, говорит бабушка.
- Да как тебе это получше выразить, выразить не могу, - отвечает старик… - Оно не то, чтобы надоело…
- Ладно, садись, - говорит бабушка. - Может, эдак будет спорней.
Старичок закуривает.
- Оно, конечно, крючок от крючка рознится, - присев рядом с бабушкой, говорит старик. - Уж кому, кому бы знать про крючок, как не старому человеку. Нынче-то у молодёжи повадка совсем другая. Не умеют крючок наставить. Разучились крючок точить.
- Да ты прямёхонько, - говорит бабушка. - Не толкуй мне о молодёжи. Пришёл о себе говорить, за себя же и говори.
- Оно, конечно, способ старинный, как говорится, изжитая метода, - вздыхает старик. - Сортность рыбы падает до класса второго. Но зачем прохватывать на собрании… Всякий знает, что нынче на самоловных рыбалит только Василий Войтенко, мы, стало быть… Так в разум взять не могу, кума, зачем тебе было меня на миру перед всем народом поганить. Стар стал, мать! Опоздала учить.
- Видать, охота тебе переброситься на невода под старость? - искоса поглядев на него, говорит бабушка.
- Отчего ж! - обрадовавшись, отвечает старик, - Могу уважить. Переброшусь на невода. Чего ж!
- Спасибо, кум, - говорит бабушка. - Большое спасибо за уважение.
Оба молчат.
И вдруг бабушка, подтолкнув старичка под локоть и вытерев губы платочком, показывает ему глазами на того самого парня, которого обозвала вчера на ловле «Танцем-баланцем».
- Хорошего внучка подрастил, куманёк, - говорит бабушка. - Худого слова не скажешь. В звеньевые думаем выдвинуть. Знаешь, в молодёжную, «Тридцатилетие комсомола». Ну, что скажешь? Рад, небось?
- Спорый рыбак, ничего себе, - отвечает старик. - Можно, конечно, и в звеньевые.
- Отча-ли-ваем, Варвара Степановна… - кричат бабушке с берега.
- Давно пора! - говорит бабушка.
Попрощавшись с кухаркой и старичком, она торопится к лодке. За ней вприпрыжку семенит Ляля.
Лодка отчаливает от берега.
На берегу, провожая Лялю и бабушку, стоят кухарка, дед Василий и Степанёк.
- Так ты того, наезжай! - говорит кухарка.
- Бывай здорова, Матрёна! - отвечает бабушка.
- На-езжай! - говорит кухарка и машет рукой.
- За-еду! - говорит бабушка. - Знаешь сама-а-а, все звенья по косам-то пораскиданы… Пробные ловы-ы… Послезавтра на Есенскую надобна-а-а-а…
Кухарка ещё что-то говорит, но её уже не слышно. Одно только слово ещё долетает до лодки:
- На-ез-жа-а-ай!
И больше уже не видно её.
Всё сливается в рябенькую полоску. Далеко остался берег. Нежно светится в полусумерках точка костра, на котором кухарка варила кашу, да мигают тусклыми огоньками окошки стана.
Ляля сидит рядом с бабушкой на носу широкой, мерно раскачивающейся байды.
От бабушки пахнет рыбой и солью. Кончик беленького платка, которым она повязала голову, снявши рыбачью шапку, полощется по ветру.
Полощется по ветру бабушкин парус. За бортом лодки бежит вода.
Бабушка о чём-то крепко задумалась. Ляля тоже задумывается. Она опускает в бегущую воду руку. В воде словно вспыхивают огни.
Они вспыхивают и сразу гаснут. В бледном свете самых первых зажёгшихся в небе звёзд Ляля видит тёмное бабушкино лицо с прищуренными глазами.
О чём она думает? Про крючки?… Про гун-тэри?… Про невода?… Или, может быть, про папу, Лялю и деда Василия?…
Кто знает? Кто может сказать, о чём задумывается человек, когда он становится старым, как бабушка.
(Продолжение следует.)
ЗЕРНО
В. Донникова
Лежит у меня
На ладони зерно,
И зрелого соку
И солнца полно.
Земля ему
Влагу свою отдала
И мощью своей
До краёв налила.
В нём силы земные
До времени спят,
Но время придёт -
И они забурлят.
Набухнет зерно,
Прорастёт корешок,
Потянется к солнцу
Зелёный росток,
И колос, наполненный
Новым зерном,
Созреет в горячем
Дыханье земном.
Кто может ответить мне:
Сколько полей
Лежит на ладони
Раскрытой моей!!.
Для 5-го класса
БОТАНИКА