- Что? - говорит Люда, оборачивается и, удивившись, смотрит на маму.
- Ну полно, девочка, полно, - говорит мама.
- Ляльку не увозите, вот что! - кричит Люда. - Я могу приглядеть. А у нас есть тоже десятилетка.
Ляля посапывает.
- Но ведь мы же с тобою договорились, девочка, - прищурив глаза и привстав, серьёзно говорит мама, - что когда наступят каникулы, ты приедешь к нам в Ленинград посмотреть на поле «Жертв Революции». Ну, как ты считаешь?… Договорились?
- Могу, - подумав, говорит Люда.
Ляля стоит в сторонке и, мигая, как тётя Сватья, смотрит на маму и Люду.
И вдруг она замечает, что Люда очень хорошенькая… Она даже немножко похожа на лялину маму. У неё такие же беленькие волосики, как у мамы, такое же тонкое, узкое личико, такие же голубые, в колючих ресницах глаза, только, пожалуй, у Люды они покруглее. Но это даже ещё лучше…
- Мама, а Людка, когда я тонула, вытянула меня из моря за волосы, - вдруг говорит Ляля.
- А! Что? - говорит мама, и глаза у неё сейчас же становятся круглыми, как у Люды.
- Зая! - кричат из комнаты.
- Сейчас, - отвечает мама, берёт Люду за руку и идёт в дом.
За ними бежит Ляля.
- Садись, пожалуйста, девочка, - шопотом говорит мама.
Люда поглядывает на бабушку.
- Чего ж, садись! - говорит бабушка. - Раз вошла, так садись. Давно бы так. Нечего плач разводить под окнами. Закусывай!
Конюх Митрич пододвигает к маме тарелку и говорит:
- Отведайте, Зинаида Михайловна… Икорка, конечно, осенняя, свежий улов. Но, конечно, может быть, не понравится?…
Он протягивает маме тарелку и отставляет мизинец. В его ухе поблескивает серьга. Мама берёт тарелку и смотрит на Лялю.
- Нет ли рыбки солёненькой? - задумчиво спрашивает тётя Фрося.
- Как не быть, отчего же, - радуется Сватья. - Рыбка есть.
И она выносит из кухни копчёную рыбу.
- А детки, детки чего ж не едят? - хлопочет Фрося. - Вот икорка, вот пирожок, вот сольца…
И она так шедро и так широко пододви-
гает к девочкам блюдце с солью, как будто соль на бабушкином столе - самое главное угощение.
Но Ляля не ест. Она дует в блюдечко с чаем.
«Это, может, не чай? - вздыхая, думает Ляля. - Это мы думаем про него, что он чай. А он, может быть, море. Настоящее море, может быть, тоже в блюдечке… Ведь мы же не видим сразу всех его берегов…»
Ляля медленно подымает два пальца: «Камыши!… Тут бабушка…»
Она дует в блюдце, потом опускает в блюдце хлебную крошку. Крошка тонет. «Непогода, - думает Ляля. - Надо бы вызвать катер», - повторяет она про себя громким голосом председателя и опускает в блюдце мизинец.
- Что ты делаешь, Ляля? - говорит мама. - Руки грязные, а ты выпьешь потом этот чай…
- Зая, она не выпьет, - сразу заступается папа.
Бабушка внимательно смотрит на Лялю, на папу, на маму и смеётся.
- Ой, ну, бабушка! - говорит Ляля и тянет бабушку за рукав.
- Ладно, ладно, - говорит бабушка и вытирает ладонью глаза. - Будешь скучать по бабушке?…
«Скучать? Значит, долго я тебя не увижу, бабушка? Значит, я от тебя уеду надолго?…» - глядя на бабушку, думает Ляля.
Она задумывается.
Залетают в окошко искры от пятого самовара. Ляля дремлет, сидя рядом с притихшей бабушкой и уронив голову на ладошку.
Откуда-то из углов в глаза ей ползут широкие нежные тени. Глаза слипаются. В глазах мелькает бурьян. По бурьяну бежит петух. В поле качается обгорелая балка.
По широкой дороге в клеёнчатой куртке и шапке ходит босая бабушка. Море окатывает её солёной водой. Что-то блещет в бабушкиных глазах. Лицо у бабушки мокрое.
- Эх ты, моя капелька! - говорит бабушка.
- Бабушка, ты моё море! - отвечает Ляля и вздрагивает во сне.
- Константин, она, кажется, простудилась, - встрепенувшись, говорит мама.
- Да нет, Михайловна! - отвечает, махнув рукою, тётя Сватья. - Видать, что ты молодая мать… Это ж к росту. Дитё растёт.
Конец.
НАХОДКА
Рассказ К. Золотовского
Рис. Ф. Лемкуля
Тяжёлый крейсер бил изо всех орудий.
Палуба содрогалась. Броня крейсера гудела. Звонки боевой тревоги разносились по корабельным постам. Орудия стреляли и снова заряжались. Из подземелий бронированных -башен ползли прямо к орудийным замкам тяжёлые крупнокалиберные снаряды.
Там, где падал на врага такой снаряд, сокрушалось всё. Оглушительно лопались цистерны с горючим, разбрасывая искры многоцветного огня. Как орехи, крошились железобетонные фашистские доты.