- Настоящего альбатроса? - опросил шедший к нам ближе других Вовка Смирнов.
- А то?… - сказал Славка. - Они в шторм налетают.
Вероятно, у них с Вовкой завязался бы разговор, но Серёжа уже смотрел сюда настороженно и ревниво.
- Ты что, никогда их не видел, что ли? - пренебрежительно спросил он. - Помоги-ка мне рюкзак подтянуть…
И они с Вовкой Смирновым отстали.
Русло ручья привело к речке, быстрой и неглубокой. На том берегу зеленели уходящие к горе сады, лениво крутилось болгарское колесо, краснели среди тополей конусы силосных башен.
- А вон за теми силосами, - Славка потянул меня за рукав, считая, видимо, уже своим, - участок Ксени Кесовой. Она уже большая, комсомолка. Она первая придумала между табаком бахчу разводить, хотя над ней и смеялись. А Иван Федотыч говорит: «Пусть смеются, сажай, в мою голову». И после больше всех табаку сняла.
- Второе место по району, - не оборачиваясь, сказал Никита.
- Что-нибудь не так, - докторским тоном вставил Коля Горшков, любитель ботаники, вырастивший в этом году лучшую в школе кустистую пшеницу. - Конечно, можно посадить вместе табак и арбузы, но табаку от этого не будет же больше?
- А ты их слушай, - тихонько оказал Серёжа.
Мне это не понравилось. Но как раз в это время мы подошли к броду. Пока мы стояли, ожидая, чтобы все перебрались по набросанным поперёк реки камням, Славка рассказывал, что сейчас будет сельпо, а потом площадь, а на ней - памятник, под которым похоронен неизвестный матрос. А за площадью с памятником - сельсовет и почта, а там и школа, и что если от школы шибко, во весь дух, бежать, то берег моря совсем близко.
Магазин был закрыт на обед. На крыльце плашмя, будто приклеенная к нему всем боком, распласталась собака с добрыми глазами. Не поднимая головы, она искоса посмотрела на нас и лениво постукала хвостом, будто только он один и не был приклеен.
За магазином, на пустыре с кустами держидерева сушилась длинная, метров тридцать, цы-новка. Близорукий, в очках, Игорь Кашкин долго присматривался к ней.
- И зачем это людям такая длиннющая цыновка? - опросил он наконец.
Я, признаться, и сам этого не знал. Меня выручил Славка.
- Это не цыновка, а ловилка для кефали, - сказал он. - Её ночью, когда луна, отвозят от берега и раскладывают по воде, а сами уезжают. А кефаль на неё выпрыгивает. Если место счастливое, то к рассвету и сорок и пятьдесят кефалей, бывает, напрыгает.
- Сами? - недоверчиво спросил Егор.
- Сами! - вдруг громко и насмешливо крикнул Серёжа, хотя и делал вид, что не слушает. - Сами так и прыгают, жареные, с луком!
Ребята засмеялись, загалдели, обившись вокруг Серёжи. Никита, ушедший далеко вперёд, оглянулся на шум подозрительно и сердито.
- Нет, правда же, прыгают! - горячо сказал Славка, подняв на меня голубые глаза.
- Я тебе верю, - ответил я ему. Но мне было ясно, что ребята мои слишком расходились и с ними не поладишь. - Вот придём в школу, сядем, и ты тогда всё нам объяснишь.
Покладистый парень кивнул головой.
Тем временем мы вышли на площадь, седую от Польши. Там, окружённый молодыми топольками, стоял сложенный из тёсаного камня обелиск с красной звёздочкой.
- Вот тебе и раз! - крикнул Вовка Смирнов, когда мы подошли к нему ближе. - Да это вовсе не неизвестному матросу. Тут же написано!
И мы прочли:
«Вечная слава храброму моряку-черноморцу Семёну Боговуту, павшему за родную землю. 1942».
Все глаза повернулись на Славку. Но сейчас никто не смеялся: про такое говорить неправду совсем уж нельзя.
Все глядели на Славку, а Серёжа глядел на Никиту.
- Зачем же они всё врали! - возбуждённо крикнул он. - Здесь же похоронен известный матрос, а он говорил - неизвестный! И всё они врали: и про кефаль и про табак!…
Никита резко повернулся, сжал кулаки, шагнул к Серёже. Серёжа выпрямился навстречу. А я приготовился разнимать их: ничего не поделаешь! Видно, придётся-таки мне вмешаться!
Но Никита вдруг сунул кулаки в карман.
- Ничего Славка не врёт, всё правда. Сам ты… - он не договорил и снова отвернулся.
- Погоди, Никита, - сказал тогда я. - Серёжа неправ, и мы ещё будем с ним об этом говорить. Но неправ и ты. Почему ты всё отмалчиваешься, не расскажешь, не объяснишь толком?