Когда родители, простые, ничем не примечательные негры-бедняки, умерли, дом Тэда стал для Джима Робинсона его настоящей семьёй. Сам он был одинок. Ходили слухи, что некогда, приехав в Филадельфию на концерт, он влюбился в девушку-американку из «респектабельной» семьи и она тоже полюбила его. Но родители, которые скорее предпочли бы видеть свою дочь мёртвой, чем замужем за негром, увезли её куда-то на хлопковые плантации юга, чтобы она воочию могла убедиться, какой участи заслуживают негры.
С тех пор Джим окончательно прилепился к семье Тэда, няньчил маленького Чарли и всерьёз подружился с племянником, когда Чарли подрос.
Приезды Джима были праздниками для всех обитателей Горчичного Рая. Как будто приоткрывался край тяжёлого, глухого занавеса, скрывающего огромный, разнообразный, то злой, то добрый, мир, лежащий где-то далеко-далеко, в недоступных областях.
Отзвук дальних гроз, идущей в мире борьбы за справедливость, дыхание больших событий входили вместе с певцом в жалкие негритянские лачуги, в жилища белых бедняков. Через него обитатели Горчичного Рая как бы соприкасались с другими бедняками, которые сражались за будущее. Под стенами университета в Мадриде он пел для повстанцев, воюющих с фашистами. Он слушал речь Димитрова на суде в Лейпциге, речь, повергавшую в прах все твердыни капитализма. Он дружил с бастующими английскими докерами. В токийских мастерских он пел старинные негритянские гимны для японских рабочих и после шёл с ними в их прозрачные, похожие на бумажные фонарики дома и до утра слушал страшные и простые рассказы о жизни.
Он всё знал и понимал, этот усталый темнолицый человек с ироническим и острым взглядом.
Однажды, уже после окончания войны, он вернулся в Стон-Пойнт весёлый и бодрый, как никогда до этого.
- Я был в России, в Москве, - сказал он Салли и племяннику, - Я видел Красную площадь и Мавзолей, где лежит Ленин. И я видел и понял русских.
В тот раз Джим Робинсон встретился со всеми старыми друзьями. Он долго толковал о чём-то с Цезарем, и Цезарь привёл мистера Ричардсона и познакомил его с дядей Джимом, и Чарли радовался, что они, видимо, очень понравились друг другу. Дядя Джим привёз тогда с собой много книг и журналов, где рассказывалось о Советском Союзе, и все их соседи, белые и чёрные, накинулись на эти книги, как голодные на хлеб. Дядя Джим тогда скоро уехал опять гастролировать в Европу, и после соседи рассказывали, что какие-то подозрительные молодцы ходили по домам Нижнего Города и выспрашивали, нет ли какой-нибудь литературы о России.
Но у людей Нижнего Города был богатый опыт, и они привыкли держать рот на замке.
- Будь аккуратней, Джимми, теперь у нас времена крутые. Чуть скажешь что-нибудь лишнее, сейчас же тебе пришьют, что ты агент «красных», и обвинят в государственной измене, - сказал после приезда Джиму Робинсону его старый друг Цезарь.
Едва услышав, что появился Джим, он сейчас же прибежал. Ох, как они обрадовались друг другу, он и Джим!
- Всё такой же, старина. И время тебя не берёт, скажу, не стесняясь, - гремел Цезарь. - Красавец ты, «чёрный Карузо»!
- А ты всё ковыляешь на своей деревяшке? Почему до сих пор не приобрёл протезы?! - набросился на Цезаря дядя Джим.
- Думаешь, так легко это сделать в нашей благословенной стране? Для безработных негров государство не торопится делать протезы.
Джим Робинсон нахмурился:
- Ага, понимаю… Ни работы, ни денег, ни помощи… Ну хорошо, мы что-нибудь организуем.
Цезарь замахал на него здоровой левой рукой:
- И думать не смей! Я ведь тебя знаю. Ты, небось, сам сидишь с долларовой бумажкой в кармане?! Доходы тысячные, а денег никогда нет, потому что где-нибудь в мире существуют какие-нибудь испанские беженцы, или греческие повстанцы, или ещё кто-нибудь, нуждающийся в помощи, и знаменитый «чёрный Карузо» считает, что там без него не обойдутся… Так ведь?! - обратился он к певцу.
Тот смущённо пригладил волосы на висках:
- Видишь ли, Цезарь…
- Видим, видим! - вмешалась в разговор Салли. - Цезарь прав: ты только о других думаешь, а о том, чтобы скопить денег на старость, когда у тебя не будет такого великолепного, свежего голоса, ты и не подумал…
Джим загадочно посмотрел на свояченицу.
- Старость? - пробормотал он. - Кто знает, где будет проходить моя старость? Может быть, я буду жить там, где о стариках все заботятся…