Каждый школьник - хлопковод.
На полях зима как будто
Побывала в это утро,
Только-только рассвело -
Стало всё кругом бело:
Это пышный белый хлопок
Вылез к солнцу из коробок.
На поля свои народ
Дружно семьями идёт,
Вдоль кустов идут цепочкой
Брат за братом, мать за дочкой,
И ребята с ними рядом
Помогают всем отрядом,
Нежный пух, прогретый солнцем,
Вырывают с волоконцем.
Ни одной пушинки хлопка
Не останется в коробках.
Салиха двумя руками
Быстро, ловкими щипками
Вырывает лёгкий пух,
От снежков мешок распух,
И качаются кусты,
Все коробочки пусты.
Звонко сборщики поют,
Облака в руках несут.
Хлопка много, хлопок всюду,
Хлопок вьючат на верблюда,
В путь-дорогу отошлют.
Шею вытянул верблюд,
Он вразвалочку ступает,
Он бубенчик свой качает.
На полях со всех сторон
Слышен мерный перезвон,
В звон врываются гудки,
Тарахтят грузовики,
И слились в поток единый
Караваны и машины.
В кишлаках огни горят;
Дед Карим выходит в сад,
Время есть, ещё не поздно
Похозяйничать ему,
На земле, под небом звёздным,
Разостлал Карим кошму
И на этот стол без ножек,
Не спеша, поставил плов,
А потом принёс лепёшек.
Ужин во-время готов.
Булькает вода в арыке,
Где-то шлёпнулся орех…
За калиткой слышны крики,
Детский говор, детский смех…
Смотрит дед на Салиху,
На косички, все в пуху,
Говорит ей: «Ужин подан!
Честь и слава хлопководам!»
За власть Советов
Валентин Катаев
Рис. Ф. Лемкуля
О, как знакомы были Петру Васильевичу эти громадные чёрные деревья акации, но не белой акации, а какой-то другой, из той же породы цизальпиниевых, с шипами острыми и длинными, как у терновника, и с чёрными лентами стручков.
Он перелез через расшатанный парапет парка.
В парке не было ни души.
Неслышно ступая по сугробам очень мелкой, сырой листвы, Пётр Васильевич переходил от ствола к стволу и возле каждого ствола останавливался, прислушиваясь. Он задерживал дыхание, боясь нарушить тишину, стеной стоявшую вокруг него.
Ни звука.
Только слева, оттуда, где парк соприкасался с Маразлиевской улицей, из-за ступенчатого парапета долетали звуки города, приглушенные осенней тишиной.
Он прислушался.
Его обострившийся слух уловил в обыкновенных звуках улицы какой-то необыкновенный оттенок.
Несомненно, на Маразлиевской происходило нечто необычное.
Между чёрными стволами виднелись великолепные дома, красивые мачты электрических фонарей, чугунные ограды особняков, полуприкрытые багровыми плетями умирающего дикого винограда.
Хотя Маразлиевская считалась одной из самых красивых и больших улиц города, но в силу своего особого приморского положения она не отличалась большим оживлением.
Теперь же Пётр Васильевич услышал силь-. ный шум движения и увидел между стволов частое мелькание легковых и грузовых машин.
Легковые машины останавливались у подъезда громадного нового здания.
Грузовики с натужным воем от перегретых моторов въезжали в ворота.
По ту сторону парапета виднелись каски и тесаки часовых. Из этого можно было заключить, что Маразлиевская оцеплена.
И Пётр Васильевич тотчас понял смысл того, что происходит.
В большое здание, повидимому, въезжали румынская и немецкая разведки. Во всяком случае, кроме румынской военной формы, Пётр Васильевич заметил несколько чёрных эсэсовских шинелей и фуражек.
В городе появилось гестапо.
Теперь стало ясно, почему начались облавы и почему такая тягостная, подавляющая тень упала на улицы, ставшие тихими, как тюремные коридоры.
Судя по тому движению и гулу возле дома Госбезопасности, которые Пётр Васильевич не столько слышал и видел, сколько угадывал -своим необыкновенно обострившимся внутренним чутьём, там в это время происходил съезд главного начальства.
Следовало поскорее уходить как можно дальше от опасной улицы.
Он ускорил шаги и вдруг среди деревьев, далеко перед собой, увидел арки старинной турецкой крепости, те самые арки Александровского парка, которые так часто вставали перед ним чарующим видением детства.
Но те арки были покрыты плащом винограда, живописно окутывавшим стройные, воздушные пролёты на фоне моря, синего, как горящий спирт.
Теперь же они показались Петру Васильевичу суровыми, оголёнными, нищенски серыми.