И бурое, истерзанное море дымилось в их маленьких пролётах, как взорванный город, сплошь усеянное угловатыми обломками шторма.
На том месте, где раньше на солнце горел изумрудный газон и тяжело и жарко цвели почти чёрные штамбовые розы, теперь серые солдаты в глубоких, котлообразных касках торопливо рыли траншею и несколько тупорылых гусеничных тягачей и коричнево-жёлтых дальнобойных пушек на литых резиновых шинах, как жирафы, стояли среди поломанных туй, ожидая, когда позиция будет готова и их опустят в ямы.
Вокруг ходили часовые.
Пётр Васильевич постоял за деревом и потом осторожно пошёл назад.
Но едва он сделал несколько шагов, как заметил патруль, мелькавший между деревьями навстречу ему.
До крови прикусив губы и задышав носом, Пётр Васильевич свернул в сторону и побежал на носках. Хотя он бежал почти беззвучно, ему казалось, что он производит ужасный треск.
Он остановился и замер за деревом, отчётливо слыша, как у него бьётся сердце. Он понял, что парк окружён. Парк «прочёсывают». Совсем недалеко от себя он увидел старый блиндаж, заваленный жёлтыми листьями. Это было заброшенное бомбоубежище, вероятно устроенное ещё в самом начале войны для посетителей парка. Кое-где оно уже обвалилось и заросло бурьяном. Но земляные ступени ещё держались, и Пётр Васильевич, быстро оглянувшись по сторонам и нагнувшись, чтобы не стукнуться головой о перекрытие, сбежал вниз по этим ступеням. В тот же миг чья-то рука взяла его за горло, втащила в яму, швырнула и прижала к стене.
При слабом свете, проникающем в блиндаж сквозь дырявое перекрытие, Пётр Васильевич увидел прямо перед собой чёрную эсэсовскую фуражку с белым черепом, серое лицо с беспощадно сжатым ртом и руку в замшевой перчатке, которая держала финский нож, приставленный к его подбородку.
- Руиг, - тихо сказал эсэсовец, ещё более приблизив своё лицо к лицу Петра Васильевича.
Он в упор всматривался в него своими синими холодными глазами, полуприкрытыми тенью большого козырька.
«Ну, вот и всё», - подумал Пётр Васильевич.
Кровь жарко бросилась ему в голову, оглушила к тотчас отлила с такой силой, что Пётр Васильевич почувствовал, как мозг его леденеет и как бы мучительно высыхает.
«Ну, вот и всё».
Он понял, что пропал. И всё же он почти бессознательно сделал отчаянную, бессмысленную попытку спастись.
- Ваше благородие, - забормотал он, - виноват, заблудился. Не туда зашёл. Извините великодушно…
Он замолчал.
Синие глаза продолжали в упор смотреть на него со страшным напряжением, как бы силясь что-то вспомнить. Толстая кожа над переносицей сморщилась и надулась.
И вдруг не улыбка, нет, а отдалённое подобие улыбки, тень улыбки тронула сжатый рог немца.
- Как ваша фамилия? - сказал он на очень чистом русском языке, продолжая держать Петра Васильевича за горло могучей рукой, которая в любую минуту могла изо всех сил сжаться.
- Улиер, - сипло сказал Пётр Васильевич. - Савва Тимофеевич Улиер, село Будаки, Аккерманского уезда.
- Неправда, - сказал эсэсовец.
- Ваше благородие! Святая истинная правда! Разрешите предъявить вид…
- Неправда. Вы - Пётр Васильевич Бачей, из города Москвы, юрист. Нет?
Пётр Васильевич почувствовал, что происходит что-то невероятное.
Пальцы эсэсовца разжались. Синие глаза продолжали смотреть в упор. Но теперь в них Пётр Васильевич увидел живое человеческое движение.
И в ту же минуту он узнал эти глаза.
Он узнал этот крупный, обветренный, простонародный рот, прямые светлые брови доброго человека, эту крепкую, побуревшую от загара шею и даже этот приятный, горячий запах здорового мужского тела.
- Лейтенант Павлов! - воскликнул Пётр Васильевич.
- Руиг, - засмеявшись глазами, сказал эсэсовец. - Лучше говорить спокойно.
- Вы… лейтенант Павлов? - тихо повторил Пётр Васильевич.
- Именно, - сказал лейтенант Павлов.
- Я вас не узнал.
- Между тем меня очень легко было узнать. Я ведь не изменил своего лица. Только мундир. Зато вы, товарищ Бачей, постарались. Настоящий молдаванин-единоличник. - Лейтенант Павлов усмехнулся: - Борода, свитка, шапка, постолы.
- Как же вы меня узнали?
- Профессия.
Петру Васильевичу представился знойный степной полдень, воздух, текущий по горизонту, его сын Петя, пёстрая девочка и пограничник в зелёной выгоревшей фуражке, который подбрасывает эту пёструю девочку, как букет, ловит её, переворачивает, и оба - папка и дочь - заливаются радостным смехом.
Боже мой, как давно, как далеко всё это было! Как будто бы на какой-то другой, счастливой планете.