В семьях чиновников, мелкого служилого дворянства и среднего достатка купцов, дети которых учились в гимназии, зазвучали неслыханные слова о благе простолюдина, о долге образованных людей перед народом.
- Опасный человек! - сокрушались саратовские обыватели. - Опасный человек!
Педагоги, собиравшиеся вечерком в городском саду над Волгой, обсуждали за чаем неслыханное поведение Чернышевского.
- Помилуйте, какая же у него дисциплина может быть на уроках, когда он ведёт себя с мальчишками, как ровня! - возмущался преподаватель математики Колесников. - Без порки дисциплины не бывает. Ученик должен бояться учителя.
- Ну, дисциплина у него на уроках получше, чем у нас с вами, - поддразнивал молодой учитель географии Белов, единственный приятель Чернышевского среди сослуживцев. - У Николая Гавриловича и без розог самые отчаянные шалуны слушают внимательно. Признаться, я и сам учеников за уши дирал, а теперь оставил эту гнусность: Николай Гаврилович пристыдил меня. Он правду говорит - ребёнок любознателен от природы, ведите свои уроки понятным языком, живо, увлекательно, и вас будут слушать. Слова не проронят.
- Уж эта мне любознательность! Вот где у меня сидит! - учитель истории похлопал себя по затылку. - Прежде, бывало, задашь по учебнику «от сих до сих». Потом вызовешь, спросишь. И тебе без хлопот, и ученику спокойнее, коли не лодырь. А ныне, с лёгкой руки вашего Николая Гавриловича, больно умны мальцы стали да любознательны. Растолкуй им: что, да как, да почему?
Даже стороннику порки Ангерману пришлось подтянуться. Бочку, где на виду у всех мокли розги, убрали из коридора и спрятали куда-то подальше и пороть стали реже, с оглядкой.
Покой старых учителей был нарушен, и они от всей души поддерживали директора, который стремился выжить из гимназии ненавистного «прогрессиста».
Однажды после классов Мейер вызвал Чернышевского в себе.
«С чего бы это?» - думал Николай Гаврилович, проходя длинным коридором к кабинету директора. По сухому откашливанию и сто тому, как ожесточённо Мейер скрёб пальцами в правой бакенбарде, он догадался: объяснение предстоит решительное.
- Гм… гм… считаю своим долгом предупредить вас, Николай Гаврилович, что до меня уже давно доходят весьма неприятные слухи касательно э… э… вашего, так сказать, предосудительного влияния на учащуюся молодёжь, - начал Мейер. - За последнее время эти слухи участились. Не далее как на прошлой неделе некто, человек почитаемый, жаловался мне, что не узнаёт своих детей. Они позволяют себе предерзостно толковать о вещах, совершенно не подлежащих их суждению, как-то: о долге образованных людей перед простонародьем, о благе поселян, которому якобы препятствует власть над ними помещиков, и так далее и тому подобное. Что вы на это скажете?
Чернышевский поднял на директора смеющиеся глаза:
- Что я на это скажу? Во-первых, почтенный родитель, на которого вы изволили ссылаться, - явный обскурантист, ибо кто же, кроме обскурантиста, может в наше время утверждать, что образованный человек не обязан заботиться о благе и просвещении народа? Во-вторых, о вреде крепостного права я высказывался гораздо шире. Я говорил, что оно препятствует общему процветанию нашего отечества, задерживает развитие промышленности, распространение просвещения. Тяжелее же всего крепостное право отзывается на судьбе поселян. Ведь это же совершенно очевидно. Живые примеры у вашей молодёжи перед глазами. - Не будем вдаваться в подробности! - кипятился Мейер. - Ваши убеждения неприличны и опасны!
- Я исполняю обязанности преподавателя и наставника, учу и стремилось пробудить в своих учениках интерес к знанию, развить способность к логическому мышлению и внушить им потребность в общественной деятельности. Я исполняю свой долг добросовестно, в меру моего разумения. Ежели же вам не по вкусу метода моего преподавания, прошу прощения, я считаю её наилучшею и менять не собираюсь. Мейер растерялся. Уж нет ли за спиной молодого человека какой-нибудь влиятельной руки, что он держит себя так независимо?
- Но войдите же в моё положение, - стонущим голосом заговорил оп. - На вас со всех сторон жалобы… Мне доверена гимназия, и если я не донесу на вас попечителю, другие донесут на меня за попустительство.
«Вот оно что! Донос!» - Чернышевский встал:
- Благодарю вас за предупреждение, Алексей Андреевич, и надеюсь, больше не доставлю вам хлопот. Я собираюсь в Петербург. Полагаю, вы не будете препятствовать моему отъезду.