- Чуешь, Василь, мандариновые деревья? - снова воскликнул Гирич.
- Чую, - отвечал Василь.
Мальчик грудью навалился на стол и не сводил глаз с рассказчика.
- А в горах возле Мукачёва я встретил маленького пастушонка, которого отправили учиться в Ужгород, в музыкальную школу, потому что у него оказались большие способности и он хорошо играл на скрипке, - продолжал рассказывать Джим.
Если бы знал Джим Робинсон, какой огонь сыплет он в открытые раны этих людей! А может быть, он и знал, этот умный, знаменитый на весь мир человек, и нарочно растравлял раны, чтобы заставить людей действовать, бороться, добиваться своих прав?
По-разному слушали Джима Робинсона школьники. Боб и Вик Квинси, которые уже третий день сидели на голодном пайке, отдавали больше внимания оладьям, хотя и прислушивались к тому, что говорил певец. Патриция сидела, побледнев, вытянув тонкую шею, боясь пошевельнуться. Господи, куда она попала?! Оказывается, они не только чернокожие, но и коммунисты! Нэнси и Мэри даже не могли представить того, о чём рассказывал Джим Робинсон, так прекрасна была та страна, о которой он говорил, так непохожа на их собственное существование была жизнь этих далёких русских, и они слушали, затаив дыхание, и могли бы слушать так целую ночь.
- Вот где я стала бы поэтессой! - изредка вздыхала про себя Нэнси.
Василь внимал рассказу с особым, тревожным чувством. Для него это не было сказкой: страна, которая лежала далеко за океаном, была великой страной славян, к которой принадлежал он сам, близ которой родился он, и его отец, и дед. Сорваться бы с места и бежать, лететь в эту страну, жить там жизнью всего её народа!
Чарли слушал спокойно. Многое из того, что рассказывал Джим Робинсон, было уже знакомо ему по прежним рассказам дяди. Для него Россия, Советский Союз не был ни сказочной, ни отвлечённой, ни недоступной страной. Чарли твёрдо решил, что рано или поздно он побывает там.
Джим Робинсон рассказал о том, как он был в Москве на празднике 1 Мая. Это был праздник молодости, и девушки танцевали на украшенных гирляндами площадях. Сияло солнце, ветер шевелил алые флаги, а когда стемнело, мириады огней зажглись над городом и блистающим контуром обвили древние, тёмные башни Кремля. И было столько музыки, так певуч и полнозвучен был весь город, что певец почувствовал себя в родной стихии. Он шёл по улицам и пел вместе со всем народом, и со всех сторон тянулись к нему сотни дружеских рук, и незнакомые люди заговаривали с ним и старались выразить ему свой восторг и дружбу.
Джим вспоминал ещё и ещё. Глаза его блестели. Подошла Салли.
- Джим, - сказала Салли, - и у нас сегодня должна быть музыка. Помнишь, ты обещал нам петь. Но раньше мы послушаем нашего маленького друга - Василя, - и она ласково кивнула мгновенно покрасневшему мальчику.
Играть при нём, при этом знаменитом на весь мир певце?! Играть вот так, без всяких нот, на старой дедовской скрипочке?! Василь робко повёл глазами на отца, на Чарли… Но кругом уже хлопали крепкие рабочие ладони, кричали ребята, и Василь вышел из-за стола и взял скрипочку, завёрнутую, как ребёнок, в большой платок.
Всё затихло. Робкий, дрожащий первый звук, похожий на крик ласточки, вырвался из скрипки. За ним взлетел, внезапно окрепнув, второй, и вот уже певучие, нежные звуки рассыпаются, бегут, догоняют друг друга и вдруг взлетают все вместе и парят где-то высоко, где свободно гуляет ветер, где ходят прозрачные розоватые облака и грудь расправляется и дышит вольготно.
Глаза мальчика полузакрыты, длинные пальцы побелели в суставах: так крепко он держит смычок; блестит влажный лоб, пересохли губы. Какую песню - сладкую и незнакомую, но дорогую всем - играет Василь?
Последний звук, как последний вздох. Василь видит перед собой тёмное, озарённое внутренним огнём лицо.
- Спасибо тебе, мой мальчик, я получил такое огромное наслаждение! - бормочет Джим Робинсон, схватив тонкую, бледную руку. - У тебя душа большого музыканта, и ты будешь им, клянусь своей жизнью.
А кругом хлопают так, что вот-вот рухнут хрупкие стены домика, и отец Василя гордо смотрит на радостно смущённого сына.
- А теперь спой нам ты, Джим, - говорит Цезарь.
Джордж Монтье берёт припасённую заранее гитару. Тёмные пальцы пробегают по струнам. Раздаётся мягкий, бархатистый аккорд. Робинсон выходит на середину комнаты.
Но в этот момент распахивается дверь и в комнату входит новый гость.