- Почему? - повторила я. - Ты чем-нибудь занят?
- Нет. Один из нас получил пятёрку за карту, которую не сам рисовал, - негромко, но отчётливо произнёс Толя. - Мне придётся отобрать и эту карту, а я не хочу.
- Ты уверен, что не напрасно подозреваешь товарища?
- Уверен.
- В таком случае, - сказала я, - мы не станем устраивать выставку.
Ребята зашептались. Ваня стоял растерянный и весь красный. Игорь, наш новичок, тоже сильно покраснел, хмурился и кусал губы. Дима, сдвинув брови, смотрел на Горюнова. Встретив мой вопросительный взгляд, он, кажется, хотел что-то сказать, но тут же опустил глаза. «Но ведь это не о них речь, - сказала я себе. - Они и сами прекрасно рисуют». Я ещё подождала. Мне казалось, что вот сейчас кто-нибудь из ребят встанет и скажет: «Это сделал я».
Но никто не встал и не сознался.
«…Кто же это мог сделать?» - преследовала меня неотступная мысль.
Вызывая ребят к доске, проверяя их тетради, я снова спрашивала себя: «Не он ли? Не этот ли?»
Я пересмотрела все карты. Пятёрки были у Кирсанова, Горюнова, Гая, Левина, Соловьёва и у других мальчиков, которые очень недурно рисовали. Заподозрить кого-нибудь из них я не могла. Что касается Вани Выручки, то на его рисунки я обратила внимание ещё в начале прошлого года: отчётливые, ясные, строгие. «Вот кто будет одним из первых по черчению», - подумала я тогда.
Конечно, моим ребятам не раз случалось набедокурить. Но до сих пор всегда бывало так, что стоило спросить: «Кто это сделал?» - и виновный вставал и говорил: «Это я» - и прибавлял, в зависимости от своего характера: «Я нечаянно, Марина Николаевна. Простите!», «Я пе хотел и не думал, что так получится», «А я не знал, что этого нельзя» - или ещё что-нибудь в этом роде. Однажды, обнаружив в диктанте Лукарёва и Глаз-кова одинаковые ошибки, я спросила напрямик:
- Кто к кому заглядывал?
- Я… - после короткого молчания с тяжким вздохом ответил Федя. - Я сперва написал «тростник», а потом вижу у Киры «тросник», взял и переправил…
Они всегда честно признавались в своих грехах. А тут…
- Толя, - спросила я, встретившись с Горюновым в библиотеке, - я всё думаю, кто же у нас выдаёт чужую работу за свою?
- Я не могу сказать, - ответил он, краснея и глядя мне прямо в глаза.
- Конечно. Но ты должен поговорить с тем, кто это делает.
- Говорил я ему. И Саша говорил и Дима. А он отвечает: «Не ваше дело».
Мы стояли рядом, углубившись каждый в свою книжку. Мне показалось, что Толя уже забыл о нашем разговоре, но он вдруг сказал:
- Я про это давно знаю. Мне противно было, но я молчал. Даже ему ничего не говорил. А после диспута, знаете, Марина Николаевна, я подумал: «Нельзя молчать. Раз я вижу, что человек делает нечестно, какое у меня право молчать?».
- Правильно сделал, - сказала я. - Мириться с подлостью нельзя.
- Напишите: «Длинный обоз медленно двигался по пыльной дороге, возы скрипели и покачивались». Разберите по членам предложения.
Игорь Соловьёв беспомощно глядит на доску: запутался.
- Нарисуем схему, - предлагаю я. Соловьёв стал медленно водить мелом по доске.
Какие неровные, неуверенные линии… прямоугольник совсем кривобокий. Может быть, это потому, что он волнуется?
- Сотри и перерисуй. Небрежно получилось. Опять те же кривые, неряшливые линии.
- Возьми линейку, - сказала я.
Но и линейка мало помогла: схема была начерчена плохо.
- Садись. Валя Лавров, к доске…А перед самым звонком я сказала:
- Соловьёв, останься, пожалуйста, после уроков.
. Все внимательно смотрят на меня: «Зачем? Что случилось?». Горюнов и Гай смотрят особенно напряжённо, Ваня - с тревогой, Соловьёв - недоумевающе.
Как только мы остаёмся одни, я, не боясь ошибиться, говорю Соловьёву:
- Неужели тебе приятно, когда тебя хвалят за работу, которую сделал другой?
- Это вам Горюнов сказал? - быстро спрашивает он вместо ответа.
- Нет, я сама поняла… Ты.рисуешь неважно, а твоя карта нарисована прекрасно.
Он мнётся, теребит галстук:
- Мне Выручка сам предложил. Говорит: «Давай я тебе нарисую». А мне некогда было. Вот он и нарисовал.
- Это было только одни раз?
Опять долгое молчание. Игорь колеблется:
- Н… нет, не один.
- Часто?
- Всегда, когда надо рисовать. Опыты по ботанике. Контурные карты Алексею Ивановичу. И вот эту… древнюю Грецию…
Я внимательно смотрю на него. Он низко опускает голову.
- Не стану объяснять тебе, как это скверно. Ты и сам прекрасно понимаешь. Неужели тебе не стыдно было перед товарищами, когда тебя хвалили за чужую работу?