Смуглый Доминик презрительным жестом отшвырнул докуренную папироску. Уж не хочет ли Батист его запугать? Он засмеялся и поручил ему Терезу, если бездна его поглотит. Теперь все было ясно. Последняя смутная надежда Батиста пропала. От внутреннего холода у него стучали зубы. Он благополучно проведет Доминика, сказал он, наконец, удивляясь, что звуки голоса не выдают его ненависти.
Они давно уже связались вместе веревкой. Снег стал мягким. От усилий при ходьбе им стало тепло. Но Батиста от волнения бросало то в жар, то в холод. Он все время держался так. чтобы не выпускать из поля зрения Доминика.
Пусть случилось то, что случилось. Разве любовь Терезы стоит человеческой жизни? Скажи, Доминик, чтобы я ушел из этих мест, и я уйду. Ни разу не подумаю я с вожделением про эту проклятую бабу. Но говори, Доминик, это молчание — ад. Крикни свои слова, бросайся на меня! Только бы конец…
С северо-запада дул холодный ветер, не предвещавший ничего хорошего. Они добрались, наконец, до седла горы. Отсюда, окутанный льдом, круто поднимался Большой Зильберхорн, эта неприступная вершина, венчанная снегом. Батист успокаивал Доминика. Подъем по тропинке, ведущей к вершине, кажется опаснее, чем он на самом деле. Самая большая трудность это перебраться через пропасть, расширившуюся за это жаркое лето. На краю обрыва было очень узкое пространство, с которого надо было прыгнуть и прыжком нужно было попасть на площадку, где уже было надежное место.
Батист смерил взглядом расстояние, попробовал крепость связывавшей их веревки, объяснил Доминику его дальнейшие шаги и приготовился к прыжку. Он уперся ногой в камень, взвился на воздух. Проклятие!
Из-под левого сапога срывается камень, веревка натягивается, хриплый крик, и Батист мешком летит вниз на скалы и льдины.
Онемев, спотыкаясь от ужаса, выкарабкивается Доминик из снега, в который он провалился от толчка. Он ползет к краю пропасти.
— Батист! Батист!
На глубине метров восьми, врезавшись в скалы правым боком, с беспомощно. вывернутой левой рукой лежал Батист.
У доброго Доминика горели от слез глаза. Неужели он мертв?
— Батист! Батист!
С трудом повернулось окровавленнон лицо с безумным взглядом. Голос, едва похожий на человеческий, закричал из глубины о спасении, о пощаде… и выдал вину.
Сердце Доминика остановилось, и он со стоном вонзил зубы в снег.
Дикий голос отчаянно молил из бездны.
— Веревку… Доминик, тащи ее к себе… смилуйся!
Ужас приговоренного к смерти слышался в крике:
— Доминик!
И, наконец, ответ: освобожденный конец веревки скользнул по обледенелому краю обрыва и упал в бездну. Теперь Батист знал:
Конец!
Тупо, как пойманный в клетку зверь, покорился он своей участи.
Много, много мгновений спустя, послышалось наверху легкое шуршание. Батист, прислушиваясь, поднял уже беспомощно свесившуюся на бок голову. Это уходил Доминик. Он возвращался в долину, к жизни. Эта мысль привела Батиста в отчаяние. И вдруг нечто вывело его из этого состояния. Он почувствовал это нечто на своем лице. Еще и еще. Снег! Он слышит, как непогода закрутила снег над глетчером. Снег… снег и буря! Теперь, Доминик Руюг, беги изо всех сил, если хочешь остаться живым. Белая смерть гонит тебя, слепой дьявол, она заметет дорогу, завертит тебя туда, сюда, пока ты не упадешь обессиленный.
Уже вечерело. В закрывавшихся навеки глазах блеснула последняя мысль. Снег… еще снег… волны снега. На застывших губах мелькнула усмешка.
ПОСЛЕ АВАРИИ
Рассказ Георга Габеленц.
Иллюстрации М. Я. Мизернюка.
Фрау Хазло в смятом капоте уже в пять часов утра подошла к кровати мужа и разбудила его. Прогулка на мельницу была назначена на после-обеденный час, но фрау Хазло беспокоила погода. По ее: мнению, небо было облачно.
Но волнения ее были беспричинны. Погода была великолепная, и компания группами направилась по- берегу реки к Аудорфу.
Доктора Хазло накануне поздно вечером вызвали к тяжело больному. Утром; ему не дала выспаться жена, и теперь он устало плелся между аптекарем и судьей. Легкий ветерок гнал по нивам зеленые волны, в кустах пели птицы, а; над полями весело летали ласточки.