Положенная трубка не успела втянуть в себя еще один зевок Фиркинса.
За несколько минут до начала состязаний маленький клоун Жакэ — эксцентрик со своей подругой Миетт, исполнив музыкальный номер на колокольчиках, выбежал с арены за кулисы и, не разобрав в полумраке скучающую фигуру, слегка задел ее.
— Простите, мистер Фиркинс!
Подражая своему возлюбленному, Миетт присела в извинительном реверансе. Фиркинс, с превосходством человека, которому все прощается, снисходительно хлопнул звонким щелчком по животу Миетт. Миетт вспыхнула. В глазах у багрового маленького Жакэ запрыгали портьеры, полоса света на арену и цирковая бутафория.
Забывая, что перед ним боксер, Жакэ бросился на Фиркинса с кулаками. Фиркинс стал в привычную позу. Неизвестно, что быстрее свистнуло в воздухе: слово «мерзавец», или хлесткий удар Жакэ по щеке Фиркинса. Знаменитый боксер пискнул, как летучая мышь, и упал на опилки.
Спутал ли Фиркинс после падения двери или намеренно, но он ранее срока появился на арене. Глаза его кого-то искали в многоярусной публике. Искали, но не нашли. Он бросился к телефону.
— Алло, алло, алло, кто?
— Экономка.
— Позовите Беркса.
В ответ всхлипывания.
— Что вы плачете? Где Беркс?
— Ах, это вы, мистер Фиркинс.
С моим господином случилось страшное несчастье. (Плач).
— Что? Что? Скорее!
— Он пошел за папиросами, и его переехал автобус. Он в городском морге. Бедный ми…
В состязании на звание чемпиона мира Уильям Фиркинс участия не принял.
В круглые окна городского морга свешивается промокшее одеяло лондонского тумана.
Туману мало места за окнами, он кутает в свое одеяло» и продрогших мертвецов, и старого сторожа морга, и тощую фигурку ножиданного посетителя.
Посетитель — Уильям Фиркинс. Стоя на коленях около своего друга, Фиркинс в десятый раз всматривается в странный прибор, извлеченный из кармана мертвеца.
Жалкая рухлядь! Колесо автобуса не только сплющило голову Беркса, но и этот таинственный прибор — постоянную причину его успехов.
Если бы Фиркинс был человеком своего века, он знал бы, что это был новый карманный радио-аппарат, управляемый во время состязания Берксом, сидящим в публике и излучающим оглушающие лучи из перчаток Фиркинса.
Этого Фиркинс не знал.
Фиркинс знал одно: нет прибора, — нет и чемпиона Уильяма Фиркинса.
Слава его лежала разломанной на мелкие кусочки, на его собственной ладони.
ПРИКЛЮЧЕНИЕ В СКАЛИСТОМ УЩЕЛЬЕ
Рассказ Евг. Шведер
Это была славная схватка, — одного против двенадцати. Узкий проход Скалистого ущелья, в котором засел Фред, в течение четырех часов обстреливался тридцатью жандармами. Пули дождем щелкали о гранитные выступы, сплющивались, отбивали осколки гранита и скатывались вниз в темную пропасть.
Позиция была выбрана превосходно: с тылу ее нельзя было обойти, добраться же до площадки можно было только по пятисаженной отвесной скале и Фред, прикрытый громадными глыбами, чувствовал себя в относительной безопасности. Беспокоила мысль, что может истощиться запас зарядов, но он стрелял с тщательным прицелом и каждый выстрел обязательно вырывал какую-либо жертву.
Противники бросались не раз в атаку, но каждый раз отступали, потеряв несколько человек убитыми и ранеными. В конце, концов они рассыпались, насколько это представилось возможным, и, пользуясь прикрытием каменных глыб, принялись яростно обстреливать площадку.
А когда наступила ночь, нападающие отступили и сражение было выиграно Фредом: он был ранен в левую руку, но жив и не взят в плен.
Сделав кое-как перевязку, Фред начал соображать, что же теперь предпринять? Враги ушли — это он знал наверно, и он мог бы беспрепятственно спуститься вниз и пробраться в долину Риоля, но безумная усталость и рана заставляли его думать об одном — об отдыхе.
Морщась от боли, Фред осторожно начал пробиваться меж кустами и глыбами камней: он знал, что в самом конце площадки была небольшая пещера, где он мог укрыться на несколько часов. А завтра? Явятся ли его преследователи снова или же они откажутся от своих попыток захватить его, и что предпримет он завтра — Фред не думал: он привык соображать быстро и отчетливо тогда только, когда события уже назревали, когда медлить было нельзя: тогда являлось вдохновение, помогавшее ему не раз уже, выпутываться из самых затруднительных положений.