Аббемон продолжал говорить, не понижая голоса:
— Скажи мне, малыш, когда ты собираешься пуститься в путь и кого еще удостоил приглашения?
— Довольно насмешек, Аббемон.
Но Аббемон был уже со мной. Он толкнул меня и сказал!
— Говори же…
Когда я все сказал, он кивнул и повернулся на другой бок, чтобы спать.
Вы, конечно, поняли, мосье, что Аббемон нарочно говорил громко. Ни один шпион не соблазнился бы доносом, когда о побеге говорят вслух.
На следующую ночь нас наказали светом.
— Светом? — спросил я.
Лебрен нетерпеливо кивнул.
— Да, да. Это было вызвано смехом Аббемона. Это одно из своеобразных наказаний в Кайенне. На крючок посреди потолка на всю ночь вешается яркий фонарь. Это и все. Но в тюрьме, находящейся в сырой местности, на этой широте, вы можете себе представить, что это значит. Москиты, мухи, мушки слетаются на свет и положительно кишат в воздухе. После каждого такого наказания человека два всегда сваливаются в лихорадке. В колонии, мосье, это наказание называют «сухой гильотиной».
Но я продолжаю. Мы окончательно разработали наш план. В определенный вечер Галлай взялся подделать имя смотрителя на ордере, но которому нас пятерых должны отправить на работы. Этот ордер будет передан жирному французу-стражнику, который возьмет нас из камеры и выведет за город. Там он получит плату и вернется в тюрьму с рассказом о своей борьбе с нами и с поддельным пропуском, который послужит ему защитой. Он ничем не рисковал. Тюремное начальство не имеет ничего претив, когда остается меньше ртов.
Наконец настал день побега. Вечером мы услышали в корридоре шаги. Стражник в хаки остановился у нашей решетчатой двери. Он повозился с ключами и среди испуганной тишины прочел наши имена: Лебрен, Бриер, Аббемон.
— Поименованные, — сказал он сухим голосом, — откомандированы на речные работы. Идите, свиньи.
Мы вышли, и дверь нашей клетки захлопнулась за нашей спиной. В темноте мы не разглядели, что со стражником были Аккарон и Галлай.
Стражник вывел нас за ворота тюрьмы. Мы маршировали по главной улице. Негры сидели в дверях своих лачуг и разговаривали при колеблющемся свете свечей. Вот конец поселения. Силуеты пальм на освещенном луной небе и легкое сухое шуршание банановых листьев. Впереди выростала густая тень джунглей. Дорога перешла в тропу. Стражник вдруг остановился.
— Довольно, — шепнул он, — платите деньги и уходите кончать самоубийством.
Галлай принялся отсчитывать условленную сумму, пятьсот франков, но стражник протянул руку.
— Я возьму все. Вам не понадобятся там деньги.
Бесполезно было протестовать. Галлай отдал ему все, что у него было.
Стражник кивнул и пошел назад дорогой, которой мы пришли… Мы были свободны.
— Идемте, — шепнул Аккарон, — эта тропинка ведет к югу вдоль по берегу реки Идите тихо и быстро. И прислушивайтесь. Эта свинья может еще послать их вслед за нами.
И он нырнул во мрак.
По временам лунный луч в просвете веток серебрил лужу на нашем пути. Я шел за Аккароном. Его спина была согнута, глаза сверкали, когда он оборачивался ко мне.
Мы шли всю ночь. Никто не говорил. На заре вожаками стали Бриер и Аббемон. На просеке, где когда-то был лесозаготовочный лагерь, мы нашли широко разросшиеся дикие смоковницы. По приказу Аккарона каждый из нас сорвал по чудовищному кучку, чтобы нести с собой в качестве пищи. Для таких ослабевших людей, как мы, эта тяжесть была почти непосильна. Я пошатываясь шел за Бриером, ловил ветки, чтобы они не хлестали меня но лицу, и падал в лужи. Ноги и руки слабели с каждой минутой. К полудню я споткнулся о корень и уже не мог встать. Но упал я под бавольником и мои спутники приветствовали это. Бриер бросился на землю. За ним последовали и другие. Я заметил, что у Аккарона не было больше его груза, этих драгоценных смокв. Но никто не спросил его.
Вы знаете, как растет бавольник, как воздушные корни тянутся вниз из ствола, образуя комнатки без крыши? Случайно мы в этот день нашли единственный кров для человека во всем лесу. После полудня мы ели наши смоквы. Вам и даже мне теперь это кажется отвратительной сырой пищей, но для нас, голодавших годы, это было достаточно хорошо.
Мы спали весь этот день до глубокой ночи, а сырость, молчание и мрак джунглей с уходом солнца превратились в холодный туман. Я проснулся около поллночи, весь дрожа в приступе лихорадки. Кругом раздавались неумолчные ночные голоса джунглей. Я слышал невдалеке злобное хрюканье кабана, ноздри которого чуяли наш незнакомый ему запах. Из-за многих миль к нам слабо но безпрерывно доносилось таинственное «дум-дум-дум» там-тама, выбиваемое «колдуном» дикарей.