Следующий рассказ на премию в 100 рублей будет напечатан в июньской книжке «Мира Приключений».
ОКОНЧАНИЕ КОНКУРСА № 3
На 3-й Конкурс поступило 71 решение. Из них подписчицами прислано 14 заключительных глав. Можно было бы ожидать большего количества женских решений, так как ведь в рассказе ставился, между прочим, и вопрос о силе женского влияния на мужскую психику, да еще при довольно необычных для главного персонажа условиях.
Основным моментом заключительной главы является решение: остался ли Феникс Иванович в тихом селе на Волге или снова пустился в свое прежнее бурное плавание. И большинство в 38 голосов отвечает, что он остался. 31 голос высказывается за его уход. По любопытному совпадению, некоторые даже одними и теми же безнадежными словами мотивируют свой ответ: «горбатого могила исправит». 2 рукописи не решают вопроса вообще.
В общем читатели отнеслись серьезно к предложенной литературной задаче и выполнили ее с известным тщанием.
По форме — большинство присланных рукописей представляет собою правильное и выдержанное по тону и манере продолжение основного повествования. Диссонансом звучит одна только заключительная глава, к сожалению, напоминающая курьезные выдержки, как-то приведенные, если не ошибаемся, «Красной Газетой» из некоторых ученических сочинений. Там автор писал: «Уже давно тому назад жил Евгений Онегин. У него была шмара Татиана». Здесь некто пишет: «Между нашими губами произошла смычка». «Мои губы активно воздействовали на нее» и т. д. В заключение автор посылает спасшегося от пожара и Соню, радостными и бодрыми, с котомками за плечами, в Крым, где они находят следы первобытного человека, продают свои древности в музей и зарабатывают хорошие деньги. Не ради глумления над автором, вероятно, читающим мало книг и черпающим свой лексический запас только из газет, мы привели и эти характерные антилитературные выражения, и содержание его главы. Автор дал, что мог, и по-своему рассуждал правильно. Чутье ему подсказывало, что натуры и привычки Феникса и Сони, как и пути их жизни, — прямо противоположны, и он нашел своеобразный компромисс, конечно, психологически неверный, но все же свидетельствующий о добросовестной и посильной работе над задачей.
Как же, однако, нужно было решать ее? Как подойти к ней? С такими недоуменными вопросами в обширном и прекрасном искренностью своею письме обращается к нам один студент Рабфака Ленинградского Университета, излагая принципы, которыми он руководился, когда писал свою заключительную главу. Он хотел, чтобы «факторы, действующие на героя рассказа, были присущи современному общественно-материалистическому пониманию»… Он «очень боялся, чтобы не было, как сейчас говорят, в идеалистическом тоне». Это правильно. Так и нужно было подходить, обсуждая сложную неустойчивость психики «героя», его печальное прошлое и необычайное настоящее, куда ярким лучем ворвалась Соня с ее любовью. Но автор не замечает что он помимо воли, даже против воли, впадает сам именно в «идеализм» — с другой стороны… Феникс Иванович у него рассуждает: «Достаточно ли будет помощи Сони, ее влияния, чтобы исправить такого вывихнутого человека, как я? Разве не будет у меня еще другого общества, другой помощи, другого влияния? Да. Оно почти есть. Ну, хотя бы комсомольцы? Они здоровые, молодые, полные энтузиазма благодеяний — разве не вольют в мою душу здоровой влаги жизни, разве не окажут своего влияния на меня, разве не облегчат задачу моего перерождения, если я буду работать и приносить им и всему обществу пользу» и т. д.
Автор письма не «учитывает», однако, что преступно легкомысленный проходимец не мог написать такой апологии комсомольской молодежи. Сам он, конечно, не комсомолец и чужд комсомолу; конечно, не имел возможности наблюдать близко комсомольцев; конечно, среди своих уголовных похождений и скитаний под мостами не мог систематически следить за комсомольскими газетами и журналами. Откуда же эта вера и упование и такая блестящая и удивительная со стороны бесспорно «вредного социального элемента» характеристика комсомола? Автор далее заставляет Феникса спасти какого-то ребенка из горящей избы, мотивируя это тем, что «у него Заговорил внутренний голос, — так сказать — самца, вызванный чисто биологическими законами». Нужно ли пояснять, что это — совершенно искусственная подстановка мотива действий, противоречащая в корне и идеалистическому «Энтузиазму благодеяний». Можно вполне уверенно сказать, что весьма многие комсомольцы, да и не комсомольцы только, бросились бы спасать ребенка, но уж понятно не влекомые голосом самца. Мы остановились более подробно на этом труде неизвестного автора потому, что он показателен. Стремясь практически подойти к жизни, автор на самом деле отрекся от живой жизни, весь занятый схематическими построениями. И этим испортил свою работу. Сопоставление его главы с премируемым окончанием рассказа, написанным членом провинциального Рабоче-Крестьянского Клуба, для вдумчивого читателя еще сильнее подчеркнет и пояснит разницу между живым беллетристическим восприятием жизни и искусственным, публицистическим построением ее.