Погружаясь в эти глупые фантазии, я заснул под непрерывный шум в ушах. Поезд мчался, не останавливаясь.
Вдруг перемена в воздухе разбудила меня. В лицо мне дул холодный ветер. Раскрыв глаза, я увидел, что купэ попрежнему пусто и дверь передо мной попрежнему закрыта. Я только что начал опять задремывать, когда почувствовал новое дуновение холодного ночного воздуха и, вскочив, увидел, что дверь возле моей головы была широко открыта и что на полу сидел человек со спущенными на подножки ногами.
Я был слишком поражен неожиданностью, чтобы думать; мозг мой был еще в полусонном состоянии. Первым моим чувством был суеверный ужас. Человек, появляющийся здесь вдруг, когда поезд идет полным ходом, должен был быть, по меньшей мере, привидением. Потом мне пришли в голову дорожные воры, бандиты, убийцы, и я вспомнил, что я один и никаким способом не могу предупредить даже тех, кто спит за деревянной перегородкой вагона. Человек этот, конечно, был бандит!
Подчиняясь инстинкту самосохранения, я бросился на этого человека, напирая на него локтями и коленями; он потерял равновесие, но отчаянно ухватился за край двери в то время, как я продолжал толкать его, стараясь оторвать его руки и выбросить его.
— Ради бога, оставьте меня! Я не трону вас! — Это вырвалось у него так покорно, что мне стало стыдно за свое поведение и я послушался. Он снова сел, задыхаясь и дрожа. Я открыл огонь.
Тогда я увидел, какая у него была наружность. Он был крестьянин, очень слабого телосложения, на нем была старая кожаная куртка и вытертые брюки. Его черная шапка была немногим чернее его смуглого лица, на котором выделялись огромные, пристально глядящие глаза и редкие желтые зубы.
Эти последние он выставлял в широкой улыбке глупой благодарности, но в то же время он шарил за поясом — подробность, которая заставила меня пожалеть о моем великодушии; так что, пока он продолжал шарить, я положил руку на задний карман брюк и нащупал револьвер. Он не поймает меня врасплох!
Человек медленно вытащил что-то из-за пояса и я, подражая ему, наполовину вынул из кармана револьвер. Но то, что он достал, было всего только маленьким обрывком смятой бумаги, который он мне с торжеством протянул.
— Смотрите, у меня есть билет!
Я взглянул на него и рассмеялся.
— Но это, ведь, старый! — сказал я.
— Он не годится уже много лет. Да и разве это может служить извинением тому, что вы вскакиваете в поезд и так пугаете людей?
При этих словах он побледнел, точно испугался, что я снова попытаюсь сбросить его; но как ни был я нервно настроен, а начинал жалеть Этого парня.
— Вы бы лучше вошли и закрыли дверь.
— Нет, благодаря вас, — твердо сказал он. — Я не имею права ехать там; я останусь тут. У меня нет денег!
И он упрямо остался на своем месте в дверях. Я сидел совсем рядом с ним, и мои колени касались его плеч. Мы мчались вперед, и ветер врывался, как ураган, и по оголенной равнине скользило пятнышко света из открытой двери с нашими скорченными тенями на нем. Телеграфные столбы проскакивали мимо, точно полоски, нарисованные желтым карандашом на черной завесе ночи, и искорки, как светлячки, летели назад от паровоза.
Бедняга был в каком-то беспокойном состоянии, точно он не привык долго сидеть на одном месте. Я предложил ему сигару, и некоторое время спустя мы разговорились.
Он рассказал мне, что совершает эго самое путешествие каждую субботу. Он ждал поезда за Альбачетой, с разбега вскакивал на подножку и затем проползал вдоль вагона, пока не находил пустого купэ. Перед приходом на станцию он спрыгивает с поезда и потом снова вскакивает, после того, как поезд двигался, каждый раз стараясь попасть в другой вагон, чтобы не обратить на себя внимания черствых кондукторов.
— Но куда же вы направляетесь? — спросил я, — и зачем так рискуете каждую неделю?
Оказалось, что он хотел проводить со своей семьей воскресения. Они с женой были слишком бедны, чтобы жить вместе; она работала в одном городе, он — в другом. Сначала он делал этот путь пешком и шел всю ночь, но когда он приходил, он должен был ложиться и так ослабевал, что не мог разговаривать с женой или играть с детьми. Постепенно он отчаялся в этом способе передвижения и нашел более легкий путь попадать к семье. Одно то, что он взглянет на своих детей, давало ему силы делать свою тяжелую работу втечение всей недели. У него было трое маленьких детей; младшая еще не умела ходить, но она знала его и каждый раз, когда он приходил, протягивала рученки, чтобы он поцеловал ее.