А чернявая снова затараторила:
— Откуда вы, товарищ? Откуда у вас такие странные понятия? Вы кто такой?
Артамон Сергеевич приосанился.
— А я ближний боярин государев, Матвеев, Артамон Сергеевич… А и приказу посольского голова, да и приказу стрелецкому и другим приказом начальник.
Белая дернула черную за короткую юбочку и шепнула:
— Пойдем, Шурка… Разве ты не видишь, просто сумасшедший! — И прибавила громко: — Ну всего, пока, а то мы на лекции опоздаем…
Но Шура удержала подругу и призадумалась.
— Матвеев, Матвеев?.. Позвольте, я что-то читала в газетах. Вы — очнувшийся боярин 17-го века? Ах, это интересно! Вы, вероятно, и революционное движение Степана Разина помните? А может быть, его самого лично видели?
Но белая уже тащила черную: — Пойдем! Гражданин и сам теперь дорогу найдет…
Черная на минуту остановилась, вынула малую книжицу, что-то настрочила и протянула листочек боярину:
— Вот, товарищ Матвеев, когда кончите в Кремле, непременно, непременно заходите по этому адресу. Очень, очень любопытно. До свидания. — И возмущенно сказала подруге: — Странная ты, Маруся. Ведь, это же совсем сырой материал. Даже Ленина не знает… Необходимо брать таких в строгую индивидуальную обработку…
А Артамон Сергеевич, едва только дьяволицы скрылись в толпе, закрестил и разорвал грамотку, не читая бросил лоскутки наотмашь по ветру и плюнул троекратно через левое плечо. Потом с умилением взглянул на знакомые кремлевские зубцы и башни, поднял голову, приосанился и двинулся к Троицким воротам, расчесывая на ходу пальцами пушистую бороду.
Увидав у Троицких ворот стражу в диковинных шлемах, не стрелецкого наряда, с фузеями заморскими, боярин подумал.
— Знать, царица-матушка немцев али шведов для опаски выписала… Мятутся, вишь, стрельчишки воровские. И все нм не любо. Недаром и Петр-царевич ладит войска урядити на иноземную стать. А и мы не раз царице указывали, что стража заморская дело доброе, верное.
И тому не подивился Артамон Сергеевич, что в Троицкие ворота входят или «немцы» короткохвостые, или простой, незнатный люд.
— А и для того стража строга, что во врата сии входят люди незнатные, а нам, боярам — иные ходы, знать, положены… — И не спеша двинулся знакомой дорогой, вдоль зубчатой стены, к Спасским воротам.
Вдруг из-за Тайницкой башни взбилась огромная блестящая птица и, несмотря на то, что она лишь одно мгновение промелькнула перед испуганными очами боярина, он успел разобрать, что на птице той человек сидит. Птица с треском поднялась на высоту, а боярин со страха чуть окарачь не пошел, и не успел еще как следует откреститься и оправиться, как над самым его ухом заиграла громкая музыка. Слышит боярин: трубы гудят, гусли звонкие наигрывают, барабаны да литавры бьют, а ни трубачей, ни барабанщиков нигде не видать… Поднял боярин голову и вдруг увидел невеликую трубу на столбе, а из той трубы и шла вся музыка… Вдруг как грянет труба, словно сотня бирючей: Алло! Алло! Алло! Сегодня из психиатрической клиники первого МГУ через окно убежал находившийся там на излечении боярин 17-го века Артамон Сергеевич Матвеев! Повторяю: Артамон Сергеевич Матвеев! Где бы он ни находился и кому бы ни встретился, каждый сознательный гражданин СССР должен доставить Матвеева в ближайшее отделение милиции. Приметы…
Дальше Артамон Сергеевич не мог слушать… Побледнев, как мел, выпучив глаза и подобрав полы кафтана, он бросился бежать во всю мочь от страшного дива, а труба догоняла боярина своим исполинским ревом…
Испуганным очам боярина мерещились, как в тумане, какая-то старуха-«немка», сбитая его дородностью и кубарем покатившаяся на мостовую, звон большого стекла амбургского, разлетевшегося от его руки, опрокинутые ящики, чьи то крики:
— Держи! Лови хулигана, — и переливные разбойные посвисты…
Кто-то сбил с Артамона Сергеевича бобровую шапку, чья-то рука ухватила боярина за ворот и он рванулся так, что ворот остался в длани у похищника. Потом какой-то пустырь, заставленный штабелями дров, а он, боярин, ужом вполз между поленницами, залег и затаился там…
Вылез Артамон Сергеевич только тогда, когда на небе уже давно слабо мерцали тихие звезды, а на Москве светило множество лун, привязанных хитростью немецкой проволоками к высоким столбам, а во всех окнах дрожали малые луны…
Долго потом боярин бродил по улицам, прижимаясь к каменным стенам домов и отворачивая свой лик от прохожих… Искал боярин хоть одного дому знакомого и, не смея спросить, лишь украдкой читал слова, написанные на разных хоромах: — «Вхутемас», «Обомху», «Наркоминдел», «Тресттамсук», и многие другие… И вдруг на одной двери увидел Артамон Сергеевич большую зеленую грамоту, на которой явственно было начертано: