«ЦАРЬ ФЕДОР ИОАННОВИЧ».
В мозгу Артамона Сергеевича вихрем пронеслась радостная мысль:
— Батюшки, родимые… Я тут брожу, аки тать в нощи… А царь-то, сынок Иван Васильевича во святой Москве… Не попал к матушке Наталье Кирилловне, пойду хоть покойничку Федору Иоанновичу челом бити…
В усталой голове Артамона Сергеевича, после стольких виденных чудес, восстание из гроба царя Федора уложилось как-то само собою и не вызывало никакого сомнения, Торопливо распахнул он тяжелую дверь и стал подниматься вверх по широкой безлюдной лестнице. Какой-то человек на минуту задержал боярина:
— Опоздали, гражданин… Сейчас последний акт начинается… А билетик у вас есть? Может, возьмете по дешевке: один остался?
Артамон Сергеевич машинально взял протянутую ему грамотку.
— А деньги?
Боярин молча выгреб из кармана все серебро, что осталось у него от угощения «мил-человека» и, не оглядываясь и держа грамотку в дрожащей руке, вошел в корридор, наполненный «немцами» и «дьяволицами» бестыжими и размалеванными.
Затрещал звонок, и Артамон Сергеевич вошел вместе с толпой в приемный царский покой, сплошь установленный рядами стульев и кресел. Там боярин пробрался вперед и робко прижался к стенке, дожидаясь вечернего царева выхода…
Тихо шурша, поднялся занавес. Измученный Артамон Сергеевич своими собственными очами увидел родное и близкое… Бог паперть церковная, на которой он сам, боярин, хаживал под веселый трезвон малиновых колоколов от обедни и всенощной… Вот нищие и прочий московский люд, бородатый, одетый но-истовому… Царь с царицею в одеждах златотканных… Боярышня бьет царю челом с просьбою слезною. И царь всея Руси ей благостно и милостиво улыбается…
— Чего же я мешкаю? — пронеслось в голове боярина, — самый час приспел!..
И публика, замолкшая в созерцании былых времен, неожиданно была поражена странным зрелищем. Дородный человек в разодранном кафтане и грязных зеленых сапогах с кривыми острыми носами, со спутанной окладистой бородой и длинными волосами, ринулся через оркестр, вскочил сначала на стул, затем на пюпитр и вскарабкался на сцену… Там он рухнул на колени рядом с боярышней, ударил себя в грудь кулаком, распластался на подмостках и завопил жалобно:
— Помилуй, осударь-батюшка… Бью тебе челом слезно… А избавь ты меня от полона немецкого, от бесовского навождения…
Все сразу смешалось и спуталось. Суфлер неистово замахал из будки руками… Режиссер затрещал звонком… Среди ошалевшей, вскочившей с мест и галдящей публики, к сцене пробиралось несколько человек военных и штатских с решительным видом… Царица присела в страхе и смятении, а царь растерянно схватился за голову. Венец Мономаха с картонным мягким стуком упал на подмостки, благостная улыбка исчезла, а из-под съехавшей на бок брады выглянуло растерянно-бритое лицо… И внезапно острая мысль пронзила Артамона Сергеевича:
— Лицедейство комедийное..! Ничего нетути: ни царя милостивого, ни Москвы златоглавой, ни всей России. И меня, боярина, нетути… Все показ один!..
Мысль эта, как хищная птица, ударила железным клювом в самую средину сознания Артамона Сергеевича, закрыла его широким черным крылом, и боярин вскочил, растерянно оглянулся вокруг, взмахнул руками и рухнул на пол всем грузным телом, увлекая за собою целый церковный свод легкой декорации… А на сцене уже стоял бритый человек с энергичным лицом и говорил, властно отчеканивая каждое слово:
— Граждане, спокойствие! Прошу очистить сцену и зрительный зал. Товарищ Семенов, распорядитесь! Товарищ Серпов— по телефону «Скорую помощь». Затем позвоните в Главнауку и профессору-психиатру Чукину. Ну, чего же вы топчетесь!?
Через полчаса глазастая автокарета доставила боярина в психиатрическую клинику. Дородное тело Артамона Сергеевича бережно уложили на широкую койку, его сразу окружило несколько человек, и один из них, бледный, поблескивая золотыми очками и поправляя сухощавой рукой седые волосы, скорбно говорил:
— Как жаль, как жаль, уважаемый коллега Михаил Иванович! Сколько бы любопытного мог рассказать нам этот живой памятник 17 столетия… Сколько бы исторических сомнений и споров он разрешил… И как это вы не уберегли?