На все это равнодушно смотрела Вереника с высоты своей палатки. Ее греческий разум возмущался деспотическим безвкусием страны, где из автоматов делали людей, а из людей — автоматов. Только во время пира почувствовала себя лучше, когда Каллимах прочел свою поэму в честь новобрачных.
— Я хочу иметь соты, из которых истек этот мед, — воскликнула она но гречески, протягивая руку за папирусом, на котором были написаны стихи.
— Каллимах принесет их тебе, — сказал Птолемей, сидевший возле нее, прямой и узкий, как фараон.
— Да, завтра! — безрассудно воскликнула она, — завтра, возможно раньше.
Царь розлил один из стоявших перед ним кубков. Его рассердило, что она забыла про свою брачную ночь.
Но была ли это брачная ночь? Придворные женщины, в подробностях обсудившие этот вопрос на следующий день, сомневались в этом и сомнения их основывались не на подозрениях, а на фактах.
Вскоре после этого неприятного случая Вереника встала и удалилась в свою спальню, куда за ней последовал не совсем твердыми шагами молодой царь. Но едва он вошел, как прислужницы услыхали страшный крик. Вслед за этим они увидели, что Птолемей раздвинул плечом занавес у двери и вышел обратно с рассерженным лицом. Он придерживал правую руку левой и зажимал рану, из которой текла кровь.
В городе рассказывали, что как только царь подошел к ложу Вереники, на него набросилась молодая пантера. Злое животное вырвалось будто бы из свадебного шествия и по пальмовой аллее пробралось в помещение, примыкавшее к саду. Но пантера, очевидно, тем же путем и скрылась, потому что потом не нашли и следов ее во дворце.
Утром, на следующий день после этого жуткого происшествия, Вереника, как ни в чем не бывало, приняла Каллимаха. При этом все обратили внимание, что она была причесана точно так, как причесывалась молодой девушкой в Кирене. Только во время свадебного торжества спрятала она свой локон под высокой, похожей на опрокинутое ведерко, голубой царской короной. Теперь локон снова выбивался, как золотая змейка, на гладкий лоб Вереники, который был слегка выше, чем лоб Афродиты, но не менее прекрасен.
Что означало это упрямство? Придворные женщины, получившие поручение вернуть голубую корону на ее прежнее, почетное место, ломали себе над этим вопросом головы.
Не изменила Вереника прическу и в следовавшие затем месяцы, несмотря на едва сдерживаемое неудовольствие ее царственного супруга. Говорили даже, что он заявил:
— Или я, или локон!
Никто хорошенько не понимал, что общего между этой прядью волос и брачной ночью, но царь с тех пор не входил в комнату Вереники.
Придворные толковали это на все лады. Некоторые, как Агезилай, считали, что Птолемей должен воспользоваться супружеским правом и силой удалить упрямый локон, даже, если бы пришлось пустить в ход меч.
Другие, в числе которых был и Конон, следивший за движениями звезд в башне из черного базальта, на самом краю царских садов, уверяли, что тут нужно взять лаской. Ведь у Вереники было отвращение к этой жуткой стране, где молились кошкам и звериным рожам и в разгар веселья обносили вокруг стола мертвое тело. Это отвращение гречанки выражалось в ее необычной прическе и в предпочтении, которое она отдавала Каллимаху, своему соотечественнику. Мудрый Конон советовал царю предпринять вместе с Вереникой морское путешествие в Грецию. Под греческим небом, среди вечной элинской весны, — все образуется и страна обретет мать, в которой она так нуждается.