И теперь, на второй год, опять повторилась та же беда. Уж который день мужчины напрасно ездили на промысел, и возвращались поздно вечером усталым, измученными и без добычи.
— Опять впустую?
— Нигде не нащупали сельди…
— Чем жить то будем?!
Только что высадившаяся группа мужчин молчаливо стояла на берегу. Мрачно сгорбленные, чернеющие силуэты на серебристом фоне северного неба, они угрюмо молчали — призрак прошлогоднего голода придавил всех. Было ясно, что не наловив сельди, придется голодать. Надеяться не на что: к северу Лопь белоглазая, от которой нечего взять, к западу — голодная Карела, сама живущая продуктами, обмениваемыми на меха от новгородцев, к югу, у Каргополя, правда, свои же русские, да даром разве кусок какой дадут? Делалось страшно за будущее. Развесив сети по козлам, медленно побрели домой новгородские переселенцы.
Шли вдоль берега реки, по которой, играя, выскакивали в воздух одна за другой громадные рыбины и со звонким плеском исчезали в водной глуби.
— Ишь, торопится! Небось нойды теперь на бубнах своих гудят… К себе их тянут, — злобно зашипела большуха (главная хозяйка).
Замечание старухи точно повернуло мысли неудачников. Широкая река Выг в том месте, где жили колдуны, была запружена цепью островков, суживавших ее в течении в какой-нибудь десяток саженей, сплошь занятых порогом Шойрукшей. Через него ежегодно проходила вся семга и сиг, приводимые к устью массой сельди, которой эти рыбы питались. Ради богатого промысла на них сходились лопари на эти островки из всех лесных окраин.
В душные, длинные ночи, когда Никите не спалось, а в голове медленно бродили думы о хозяйстве, не раз являлась мысль, как бы занять эти островки под свое печище. Стоило бы только там поселиться и жизнь сделалась бы навсегда обеспеченной. Да и не он один об этом думал. Но хозяйственность новгородских насельников, а за ним и стремление карел, побеждались страхом перед жившими там с незапамятных времен Великими Нойдами. Лопарские колдуны уже ряд столетий оберегали эти островки для своих сородичей, еще карелами отогнанных от всех промысловых мест.
За ужином, по обычаю, молчали. Никита с заботой глядел на своих домочадцев, состоявших из ряда младших братьев, сыновей и племянников, думая о грозящей опасности голода. Пятнадцать мужчин рослых, сильных, ушкуйников-богатырей, больше двадцати женщин, свыше тридцати ребятишек — сколько же надо, чтобы их прокормить? Мешка зерна (пять пудов) не хватало на два дня, а в амбаре уже кончался запас хлеба; если не наловить теперь рыбы, значит, придется все хозяйство перетаскать зимой южанам. И решил Большак тут же, за столом, безотговорочно занять лопарские островки, выгнав оттуда Нойдов. А против бесовских их сил взять с собой родовой образ Спаса.
Завалились спать. Не спалось лишь Никите, он переворачивался, смотрел в низенькое слюдяное окошко и обдумывал, когда же удобнее захватить эти Бесовы Островки. Трезвые расчеты не раз заливались холодом остро-режущего сердце страха перед неведомыми бесами. Как бы не нажить от Великого Нойда беды!
Через час он разбудил всех мужчин. На ночном холодке сарая медленно приходили в себя уставшие за день новгородцы.
— Слушай православные, — тихо сказал Никита, — голод задавит нас. Ведь прошлый год чуть не все хозяйство проели да и в долгах сколько то осталось. Нойче опять рыба к берегу не идет, надо нам бесовское гнездо лопарей взять… Иначе мы все здохнем, либо в холопы к боярам уйдем! Из рук, ведь, свобода наша уходит!
Молча слушали мужчины. Ужас холопьей жизни был для каждого из них сильнее страха перед бесами, и никто не сказал «нет». Шептались воровски, боясь, чтобы кто не услышал. Не было различия — кто старше, кто младше. Опасность сблизила всех. Наконец решили — немедля, теперь же, в эту ночь напасть на спящих колдунов, перебить их, а на поганское идолище, по обычаю, водрузить Спаса.
Тихо, чтоб никого не разбудить, вернулись в избу. Младшему, Алешке, бывшему в телесной от блуда чистоте. Большак велел взять огня для фонаря от неугасимой лампады; сам, как и все другие, переоделся в чистое белье и повесил себе на грудь родовой древний медный складень Спаса новгородского, фунтов на пять весом.