Мы стояли от него в нескольких шагах, а он размахивал палкой и издавал жалобные, бессильные вопли. Нам понятна была причина его беспомощности. Он сломал ногу, провалившись в глубокую каменистую выбоину. Поврежденная конечность безжизненно волочилась за его маленьким извивающимся телом.
Мы без труда прекратили все его попытки к защите, обезоружив его, и перенесли его в хижину. Чили-Лиму занялся перевязкой его ноги, а я следил за ним, измученный напряжением, с туманом перед глазами. Он лежал тихо, бросая на меня печальный, мрачный взгляд. Слезинки одна за другой струились по его бледному лицу. Он старился на моих глазах, — может быть, отчаяние и боль ускоряли его кончину, — розовая кожа лица желтела и блекла, морщины росли, как тонкая сеть паутины у искусного и быстрого паука. Лик смерти, туманный и гнетущий, глядел из глубины безнадежного взора.
Лихорадка с удвоенным упорством затрясла меня в эту ночь. Красные кольца ползли у меня перед глазами, и временами мне казалось, что я бреду по Бродвэю и его огни бьют мне в глаза. То я видел сосредоточенное лицо Чили Лиму, склоненное надо мной, то вдруг маленькая головка с печальными глазами и заостренным носом выплывала из какого то густого мрака, в котором я беспомощно барахтался. Меня пугала неподвижность и мертвенность взгляда чужих, незнакомых глаз. Жалобные, протяжные вопли врывались в мое сознание. Рыдал ли это Чили-Лиму над моим большим телом, или же пришелец в мучительной агонии прощался с чужим миром — не знаю. Всю ночь метался я в диком, кошмарном бреду. И только под утро наступило улучшение. Озноб прошел, сознание просветлело, тихое радостное бормотание Чили-Лиму нежной, охлаждающей струей окутывало меня. Я заснул.
Истомленный болезнью я проснулся слишком поздно. Солнце светило ярко. Было тихо. Ночь кошмаров осталась где-то позади. Сонное жужжание ползло в щели хижины.
Я осторожно приподнялся и сейчас же отшатнулся. Мгновение воскресило все прошлое. Он, наверное, здесь? Он смотрит на меня, и слезы блестят в печальных глазах… Где же он?
Я шарил глазами и не находил того, кого искал. Кроме меня и Чили-Лиму в хижине не было никого— живого или мертвого. Может быть, все это было выдумкой, нелепым кошмаром отравленного болезнью мозга?
— Где же он? — тихо, нерешительно спросил я.
— Он?.. Он умер… Его нет… — сказал Чили-Лиму, но вдруг, словно опомнившись, он быстро добавил — Вот он…
И Чили-Лиму указал пальцем на пол, где белели два-три пятна известковой пыли.
Через две недели мы бродили в лесу. Кругом была тишина. Ни малейших признаков жизни… Сырая, темная джунгля насупилась и мол чала. Мы бродили целый день и не услышали ни одного звука, не заметили ни одного живого существа. В лучах багрового заката я заглянул в воды лагуны. Холодом и спокойствием пахнуло на меня.
Все умерло… Все осталось позади…
Молча сидел я, наклонившись над застывшей, безжизненной толщей. Вместе с неподвижной тишиною ночи холодная, давящая тоска вползла в сердце. Солнце быстро тонуло в волнах океана. Вот испуганно скользнул последний луч светила… И мы остались в тишине и тьме могилы, — громадной могилы, затерянной в океане.
Рождение таило в себе неизбежную смерть.
Неумолимое время стерло все следы чужой жизни на земле.
… А поезд мчался вперед, и черным драконом гналась за ним тьма ночи. Бегущая сталь колес задыхалась в бесконечной, скованной песне.
Люди молчали. Лица их были напряжены и, как будто, печальны. Общие мысли объединили их сознание. По какой то затерянной, таинственной дороге уходил их взор в ту бездонную тьму, где затерялись недавние события. Неведомое коснулось их одним краем. Где то на путях к Неизвестности вспыхнули загадочные и туманные блики. Из складок Времени выползало перед ними Будущее. Но серая безликая и бессловесная пустота уже одолевала их.