Голос ее дошел почти до крика:
— Я не в силах этого вынести, Дерик!
Она была на границе истерики.
Аркрайт содрогнулся. Эти сцены были ужасны. Он страдал от них почти так же, как она сама. Да и соседи по комнатам могли ее услышать; могли подумать, что они ссорятся. Эта мысль была для него пыткой. Он боялся сцен. Он ненавидел все беспорядочное и его недовольство делало его в такие минуты почти грубым.
— Это глупости, — резко сказал он ей. — Ты поддаешься смешной слабости, а при настоящем положении ты не имеешь права волноваться. Каждый доктор говорил тебе это.
Голос его был тихий и почти шепчущий, так он боялся, что его услышат.
Она с усилием овладела собой и они молча сидели некоторое время на краю его кровати. Она была высокая женщина с красивой фигурой и еще более красивым лицом. И казалось странно-несообразным, что она искала поддержки у этого слабого мужчины. Он был ее вторым мужем, был незначителен, любил порядок и внешность. Он соединял склонность к комфорту с полнейшим неумением заработать средства, дающие этот комфорт; и потому он испытывал к этой богатой женщине, на которой женился, искреннее чувство привязанности, не лишенное благодарности.
Из них обоих она, несомненно, была сильнейшей. Ее черные волосы спускались двумя толстыми косами, обрамляя мертвенно-бледное лицо с черными, глубокими, полными жизни глазами, носом и подбородком, более похожими на мужские по силе и смелости линий.
Она продолжала смотреть перед собой неподвижным взором и постепенно обычное самообладание вернулось к ней и минутный ужас исчез. Но она не ушла назад в свою спальню. Она еще не могла заставить себя сделать это. Она провела немногие часы, оставшиеся до утра, лежа неподвижно рядом с мужем, надеясь с мучительной напряженностью, что в руках нового доктора, она, наконец, избавится от своих страданий.
Потому что не будет преувеличением сказать, что за последнее время сон этот сделал ее жизнь невыносимой. В первый раз он ей приснился вскоре после того, как она узнала, что будет матерью, а с течением времени он стал повторяться, точный в каждой подробности, и промежутки между этим повторяющимся сном быстро уменьшались.
В этом сне она будто бы шла по длинной и пустынной дороге. Она была босая, потому что чувствовала под подошвами ног камни и щиколотки ей обвевал холодный ветер. Ей не было страшно, несмотря на то, что она почему-то знала, что сейчас должно случиться нечто ужасное. И описывая свой сон, она всегда совершенно отчетливо представляла себе эту его часть. Потом, после того, что казалось ей бесконечно длинным путем по дороге страданий, окруженной со всех сторон почти непроницаемым мраком, она доходила, наконец, до места, где слева мрак становился менее густым. Именно тут она испытывала первый приступ непобедимого ужаса. Через этот прорыв, далеко во мраке, она видела то, от чего застывала в ее жилах кровь и от чего на нее нападал совершенно неописуемый ужас.
— Мечущиеся к небу огромные языки пламени и дым, — говорила она, когда позднее пыталась описать эту часть сна.
Казалось, точно перед ней раскрылась сама пасть ада. Она стояла так некоторое время, мучительно пристально глядя на это ужасающее зрелище, охваченная такими сложными чувствами, описать которые была бессильна. Ужас, одиночество и жалость к самой себе как будто боролись с чувством всепобеждающей нежности к кому-то другому, кого представить себе она не могла. Наконец, она отворачивалась, чтобы не видеть этого ужаса. Так стояла она мгновение, спиной к мечущемуся пламени, и как-то чувствуя всем своим существом бесконечное одиночество и какое-то позорное пятно на себе. И вдруг, точно по волшебству, исчезало отчаяние. Казалось, она уже не боится больше, а вместо этого полна решимости и нежности, точно она защищала кого-то, кого она любила и кто был слабее ее. Ободренная, она поднимала голову и пред ее глазами вырисовывались очертания креста, освещенного гигантским пламенем за ее спиной. Не испытывая больше ни страха, ни одиночества, она снова начинала свой тяжкий путь по дороге и тут неизменно просыпалась.
Этот кошмар, как она сначала описывала его, был бы достаточно страшен как единственный случай. Но повторение его за последнее время отравляло ей часы покоя и довело ее до полного нервного истощения. От этого-то ужаса она и надеялась освободиться с помощью доктора Чэннинга и утром она рассказала ему свою историю. Впервые за все свои свидания с докторами у нее родилась настоящая надежда. Она слышала замечательные вещи про доктора от его прежних пациентов и к тому нее его внешность и манеры внушали ей доверие. Кроме того, он был первый специалист по нервным болезням, к которому она обращалась, и она надеялась что то, что оставалось тайной для других, может быть разгадано человеком, по вялившим свою жизнь на изучение подобных случаев.