Чэннинг был равнодушнее, чем когда-либо.
— Это несомненно, — ответил он, продолжая играть своими очками.
Наступило долгое молчание. Он ни разу даже не взглянул на нее. Он знал, что слово ободрения было бы роковым для женщины ее типа. Если она доверится ему, она должна сделать это сама. Намек на ласку пли симпатию навсегда отрезал бы ее от него. И он терпеливо ждал, как будто погруженный в свои мысли и в свою игру очками. Но он следил за ее ногой и надеялся.
Она положила ногу на ногу и поднимание и опускание лакированного кончика туфли говорило об ускорявшемся пульсе. И это обнадеживало его. Он знал, что она приходит к решению, а решение в такую минуту могло означать только одно.
Вдруг она заговорила, и раз сдержанность покинула ее, слова полились потоком. Она говорила тихо, но скоро, почти в темпе стоккато от волнения.
— Я должна буду рассказать вам про свой первый брак, — начала она. — После того, что вы сказали, я вижу, что для меня не может быть помощи, если я этого не сделаю.
Она помолчала минуту и Чэннинг взглянул на нее в первый раз прямо и открыто. Он знал, что теперь нечего бояться, что она не изменит своего решения.
— Я думаю вы поступаете умно, — спокойно сказал он и стал ждать, чтобы она начала рассказ.
Она смотрела в сторону и сидела очень тихо, сложив на коленях руки. Но он увидел, как ее прекрасные глаза стали жестокими, как будто бы то, что она видела, было омерзительно. Потом она рассказала ему свою историю, отчетливо и точно, тщательно выбирая слова и только по временам выдавая взглядом или тоном действие, которое ее рассказ производил на нее самое.
— Мой первый муж был низкий человек, мистер Чэннинг. Я была совсем девочкой, когда вышла за него замуж, но даже я уже слышала про него рассказы, которые, хотя я и понимала их только наполовину, сделали из него нечто вроде легенды в наших краях. Но отец мой хотел, чтобы я вышла за него замуж. Мы сами были небогатыми фермерами, мой отец был расточителен и тщеславен и брак этот в материальном отношении был для меня блестящим. Поэтому я вышла замуж за этого богатого человека и раскаялась в этом почти с первого дня. Он был большим земельным собственником в нашей части Ланкашира, а к этому еще ему приносили очень большие доходы его каменноугольные копи и сталелитейные заводы. Каждое пенни он тратил на удовлетворение своих пороков. Он был распутник и негодяй; некоторые из его низких поступков были возможны только в таком диком краю, как тот, в котором мы жили. Ему было пятьдесят лет, а мне двадцать, и отец на своем смертном одре просил у меня прощения, что заставил меня выйти за него замуж.
Она повернулась на мгновение к Чэннингу и глаза ее были полны ненависти.
— Я не хочу преувеличивать, — сказала она, — но если дьявол принимал когда-нибудь человеческий облик, он явился бы именно в оболочке этого человека.
— Он, вероятно, плохо обращался с вамп? — спросил Чэннинг.
Миссис Аркрайт угрюмо усмехнулась.
— Да, — спокойно сказала она, — это было один раз. Он пил. И как-то раз, когда он нс мог меня довести до слез словами, он ударил меня.
Косточки побелели на ее сильной правой руке.
— Он был маленький мужчина. И я хлестала его собачьей плеткой, пока он не отрезвел.
— Это была большая храбрость, — сказал Чэннинг, — Но почему вы его не оставили?
Она сразу ответила ему.
— Я была слишком горда. Мы — странный народ в том краю. Есть поговорка, что мы хорошие друзья, но худшие враги. Но больше всего мы не выносим быть побежденными. Я знала, что говорили другие, когда я выходила замуж, и я твердо решила не сдаваться. Но он как раз этого-то и хотел — сломать мою волю. Вот почему у меня были все причины оставаться.
Она так спокойно говорила это, что слова ее были убедительны, и картина этих двух люден, страстно ненавидящих друг друга, но живущих под одной крышей и делящих одно ложе, была не из привлекательных.
Миссис Аркрайт снова заговорила и тон ее был самым обыкновенным.
— Он никогда больше не поднимал на меня руки после этого первого случая, по я знала, что он ненавидел меня за это еще больше. Он был образован, а я — нет; и он никогда не пропускал случая, наедине или при других, уколоть и принизить меня. И он умел это делать так, что виноватой всегда казалась я. У него была насмешливая манера говорить, которая была отвратительна, и для него было каким-то диким наслаждением находить дурные стороны во всех людях.
