К этому нечего было уже прибавлять. Поэтому каждый отправился во-свояси. В общем, это была обычная ссора, и она в конце концов закончилась бы примирением, если бы ее не стала подогревать злоба старух.
Женщины не умеют жить без сплетен. Ловисса, служанка Нордина, кольнула своего хозяина сообщением о тех неприятных вещах, которые говорили о нем Эберг и его Кристина. Вот, например, она сбегала под окно их хаты и слышала, как Кристина тявкала, что у Нордина, должно быть, и пальцы испачканы смолой только для того, чтоб к ним все приставало. Эти предательские слова, всколыхнувшие мирное прошлое, имели действие яда и раздражили Нордина гораздо больше, чем недавняя перебранка. А у Эбергов Кристина, немощная и не покидавшая постель втечение десяти лет, была исключительно хитрой и умела рассказать о сарказмах Нордина, будто бы он ей сам говорил, что ума у Эберга не больше, чем у его коров, и что он непропорционален его аппетиту. По тону Кристины, когда она это говорила, можно было догадаться, что она сама думает, что Нордин не совсем не прав. Так и получилось, что старухи жили с утра до вечера, как на горячих сковородках. Однажды доведенные в конце концов до чертиков, они оба, как по сигналу, бросились с топорами к мостику, соединявшему их фермы, и разбили его вдребезги. Нордин взял себе четыре доски, столько же забрал себе Эберг, ибо каждый при постройке поставил половину материала.
Так порвались их отношения, а Альботна и Шельботна стали двумя отдельными островами, вокруг которых кипело море ненависти.
Первое время это производило впечатление почти праздничное, жить вот так, в атмосфере вражды, довольствуясь собою. Эберг ходил доить коров на лужок, что обычно делала для него Ловисса за полпинты молока в день. И ему казалось, что коровы Висса и Самарлеф теперь принадлежали исключительно и по новому только ему, Ларсу Эммануэлю Эбергу. Что касается Нордина, то он теперь брал гребцом на рыбную ловлю Ловиссу. Она, правда, не умела так хорошо грести, как Эберг, ибо мужчина — всегда мужчина, но зато Нордин чувствовал себя настоящим хозяином, мог командовать и покрикивать в свое удовольствие, и ему незачем было больше молчать из вежливости или правил обхождения.
Да, это был период чванства и самоудовлетворения. Но вскоре наступили ужасные события на суше и на воде. Ненависть имеет свои приятные стороны, как остатки от хорошего мирного пира, по, когда они съедены, наступает нужда.
Нордин и Эберг, в общем, служили друг другу опорой и бок о бок боролись со скупой землей и морем, полным предательств. Теперь все кончилось, они были каждый отдельно поставлены лицом к лицу с врагом, более мощным, чем человек.
Когда минула половина лета и трава была скошена, Эберг сидел высоко на своем возу сена, пощелкивал бичем, подгоняя свою старую клячу, и смотрел сверху с выражением дьявольского торжества, как Нордин с помощью Ловиссы с трудом перетаскивал свое сено на жерди. Но когда пришло время копать картошку, Нордин испытывал жалкое удовлетворение, ибо у Эберга не было мотыги, и он должен был ценою огромных усилий проделывать лопатой то, что раньше казалось легким, как игра, при помощи лошади одного и машины другого.
Если Эберг владычествовал на земле, Нордин одерживал победы на воде. Эберг был теперь не только лишен лучших мест для ловли окуней, линей и угрей, но он с трудом справлялся без помощи Эберга со своею лодкой. Во время плохой погоды Нордин вытаскивал порой длинные лаги исключительно ради удовольствия видеть, как Эберг, относимый беспомощно в своей лодке течением, тащит драную сеть, полную водорослей. В общем, один был ничтожен на земле, другой — на море. Пришло время, когда Нордин вынужден был питаться одной рыбой, так как его корова перестала давать молоко, а он не мог отвести ее к быку, ибо паром принадлежал Эбергу.
Если бы не свинья, черные дни наступили бы для него еще до зимы. Но и напротив, в Альботне, не слишком пировали, ибо, отказавшись поневоле от рыбы, приходилось питаться хлебом и молоком. Конечно, мало удовольствия войти в спальню и услышать, как больная старуха требует рыбы. Ей ведь больше ничего не оставалось, как думать о пище. Ну, конечно, еще и о великой вражде. Ненависть раскаляет тех, кто сидит дома, сложа руки. Несчастье было в том, что Кристина не видела живой души, кроме Эберга, не имела никого, кому она могла бы высказать свои огорчения. Вот почему вся ее злоба часто падала на его голову.