Да, дела скоро так сложились, что нужда стала прорезывать скопившиеся тучи этой грозной вражды.
При таких обстоятельствах победил бы в конце концов тот могущественный здравый смысл, который имеет свою резиденцию в желудке человека, и примирение несомненно состоялось бы, если бы не случилось большое и ужасное событие. Свинья Нордина внезапно подохла. У Ловиссы было совсем особое обхождение с животными, такое, как если бы она имела дело с себе подобными. Она ходила за свиньей, как за ребенком. Она до такой степени боялась, чтобы животное не простудилось, что никогда не открывала окна в хлеву, так что несчастная свинья задыхалась в своем грязном логове. И вот однажды утром ее нашли с вытянутыми кверху ногами.
Это вызвало большую и жестокую печаль, которую скрыли, чтобы не давать Эбергу повода порадоваться. Но на следующий неделе Ловисса проговорилась, что она сама видела в корыте свиньи что-то странное и белое. И это сразу убедило в том, что тут кроется злодеяние людишек из Альботны.
Два дня спустя, собака Эберга валялась на картофельном поле с разможженной головой. Она была, правда, дворнягой, но, несмотря на это, обнаруживала все качества охотничьей собаки. В своих трудах Эберг не имел иного товарища и любил ее больше всего на свете. Он ушел за дом, чтобы Кордин не мог ни видеть, ни слышать, сел на чурбан и заплакал с причитаниями.
G этого момента ненависть сделалась дикой. Соседи начали наносить друг другу вред всеми способами. Нордин проводил большую часть своего времени в чирканьи по дну в поисках сетей, у которых Эберг обрезал веревки, а Эберг должен был стеречь своих коров, которые возвращались с поля хромые, с кровавыми ранами от ударов камнями. Ни один из стариков не решался больше оставлять без присмотра все, что ему принадлежало. Они бродили по острову, изнуряемые голодом, ненавистью и страхом, шпионили друг за другом, забыв об истинном поле битвы, которое было обращено к морю и жестокой природе.
Однажды в декабре, когда дул сильный ветер, Эберг расставил в заливе свои жалкие сети: слишком тяжко было обходиться без рыбы. Но, как мы уже сказали, он не решался удалиться со своего места, и потому захватил с собой ружье, чтоб убить тюленя, и Нордин никак не мог подобраться и порвать его сети, что он имел намерение сделать. Он также не мог тайком подоить коров Эберга, ибо они его так боялись после угощения камнями, что бежали в лес при его появлении.
Но огромные тучи набежали и тьма наступила скорее, чем этого ожидал Эберг. Он был охвачен смертельным страхом и ждал, что вот-вот увидит языки пламени, вырывающиеся из его дома. В таком волнении и страхе он уронил весло и, пытаясь его изловить, от усталости и напряжения не удержался и упал в воду. Зацепившись за край лодки, он понял, что его уносит ветер и течение в море.
Нордин услышал крики отчаяния в тот момент, когда он вносил в свою кухню охапку дров. Он с грохотом бросил дрова к печке и стал ходить взад и вперед, нелепо суматошась. Но вдруг он остановился и стал прислушиваться с ужасным напряжением нервов. Ловисса тоже слушала с содроганием. Затем они оба начали ходить и производить шум. Однако, беспокойство Нордина росло. Он топтался на месте, вздыхал, корчился, как червяк на крючке. И вдруг он вспомнил о большой рыбной ловле: сам он стоял на носу и вытаскивал из воды большие сети с блестящими при луне петлями, на веслах сидел Эберг, прекрасно знавший, как надо править на этих опасных глубинах… Нордин вспомнил и о тех утренних часах на островке Гельпан, когда они вместе ожидали перелета гаг. Пловучий лед поблескивал белыми искрами между скал, но вода была синей, как весной. Птицы, приготовленные, как приманка, прыгали, и наконец стая гаг пролетела. Раздавались выстрелы его и Эберга.
Нордин сделал большой шаг к двери. Но тогда Ловисса посмотрела на него снизу и ее бледное лицо приняло еще более неуловимое выражение, чем обычно. Оно корчилось, бросало взгляды во все углы и выплевывало слова из беззубого рта:
— Это кричит наша свинка… Она, бедняжка, возвращается… Этой зимой мы часто будем слышать ее крики, когда ничего не будет в хлеву…
Нордин опустился на стул перед столом в своей жалкой и грязной кухне, где давно уже поселилась нужда. Он заткнул себе уши и просидел так, пока не наступила вновь тишина.
Хозяин Шельботны не спал всю ночь, но он не мог решить, дрожит ли он от ужаса или от радости. На заре он вышел. Да, лодка Эберга все еще не вернулась, и никто не двигался в молчаливом и мрачном доме. Нордин испытывал странное ощущение холода и в нем царило какое-то настороженное спокойствие, как в море перед штормом.