Утро проходило, а Эберг не появлялся. Да, справедливый суд свершился.
Тогда он начал бродить вокруг дома соседа, постепенно к нему приближаясь, пока он не услышал слабый и робкий голос изнутри:
— Это ты, Эберг? Где ты, несчастный, пропадал всю ночь?
Нордин убежал и отправился к лодке, ибо ветер стал спадать. После долгих часов берегового ветра он не нашел никаких следов ни судна, ни весел. Но он заметил поплавки Эберга и поднял сети. Улов был довольно хороший: больше трех тысяч сардинок. Однако, он не притронулся к рыбе, оставив ее на скале.
Втечение всего остального дня Нордин и Ловисса не обменялись ни словом. Оба бросали беглые взгляды на соседний дом. Он был молчалив, пуст и темен. Казалось, вся жизнь в нем угасла.
В сумерки Нордин пересек канал, чтобы сложить высохшие сети в сарай Эберга.
Несколько раз ночью он вставал и прислушивался к ветру, который теперь начал дуть с моря.
На другой день была снежная буря, но Нордин выходил из дому от времени до времени. Беспокойство грызло его сердце. Он хорошо понимал, что ему следует пойти к немощной Кристине, но он чувствовал, что какая-то непреодолимая стена преграждала ему дорогу. Наконец он услышал среди бури мычание коров в хлеву, томимых молоком. Он прохрипел Ловиссе приказание взять ведро и следовать за ним. Подоив коров, они вошли в кухню Эберга. Ловисса хотела убежать, но он удержал ее за руку. В кухне было темно и холодно, дверь, ведущая в комнату, была закрыта, и они остановились перед ней в нерешительности. У Нордина вертелись на языке слова, которые он должен был бы произнести, подавая парное молоко той, которая находилась там. Наконец, он открыл дверь, но ужасное зрелище заставило его отступить. Больная сползла со своей постели, дотянулась ползком до окна, и ей удалось подняться, опираясь на стол. Она висела на раме мертвая перед разбитыми стеклами. Это окно не выходило на их сторону, и поэтому они не слышали криков Кристины о помощи. Она, должно быть, потеряла сознание и замерзла без чувств, или, может быть, она и пришла в себя перед смертью и кричала слабеющим с каждой кинутой голосом от страха, голода и одиночества.
Они перенесли ее на кровать и надели на нее чистую рубашку.
Затем хозяин и служанка вернулись к себе.
— Это ты, падаль, заставила меня сделать это, — сказал Нордин, падая на свою постель, как мешок с грязным бельем.
Ловисса пожала плечами, посмотрела но углам, и ее лицо приняло еще более неуловимое выражение, чем всегда.
— Разве можно было знать, что это Эберг? — пробормотала она. — Разве можно было знать?!..
В эту ночь они не гасили лампы.
Затем пришло снова утро. Свет с трудом пробивался сквозь зимний мрак. За окном море ревело, как бы злобствуя на людей. Никогда до того Нордин не испытывал подобных чувств, глядя на волны. Была ужасная погода. Буря неслась теперь против земли и Нордин бродил по берегу, как бы ожидая, что увидит выброшенный волнами труп. Но море не выдавало своей добычи. Неподвижно стоял он и смотрел на золотую, как ноле ржи, полоску берега, колосья которого дрожали под напором шквала. И он чувствовал пустоту в груди, пустоту, из которой вытеснялись вздохи. Это было полное ничто после ненависти, столь же великое, как и после утраченной любви. И Нордин чувствовал себя до жалости маленьким.
Быстрое наступление темноты его испугало. Он видел, как ночь надвигалась с востока. А там, на той ферме лежал другой труп. Он туда не решался итти. Во имя Христа, что делать с этим трупом? С минуты на минуту начнется его разложение. Но он не может его закопать так просто. Это пахнет жандармом и тюрьмой. Но разве и без того жандарм не сидел во всех его мыслях? Два покойника зараз — разве это не покажется странным?
Пришла ночь. Никогда Нордин не думал о таком множестве вещей, как в эту ночь. Под утро он заснул и проснулся только в полдень. Буря продолжала реветь.
К вечеру он принялся сколачивать гроб для Кристины. Он провел всю ночь в сарае, прикованный к этой работе. Порывы шквала разбивались, как водны, об углы дома. На заре он окончил работу и разбудил Ловиссу.
— Вставай, мы поедем к пастору с Кристиной.
Ловисса поставила на огонь цикорный кофе и переоделась. Она дрожала всем телом. Они уложили покойницу в гроб, заколотили крышку и отнесли его в лодку. Ловисса стояла на мостках, нервно перебирала пальцами и пристально смотрела в воду.