Кончив диктовать, он отошел от передатчика и положил ладони на тепловатую поверхность малого горизонтального экрана. Под его пальцами замерла, словно пойманная и затаившаяся, нечеткая световая точка - «Антилор». А еще ниже, в глубине толстого органического стекла, медленно плыло, подползая под светящуюся точку, изображение земной поверхности. В правом верхнем углу мерно мигал счетчик высоты, неуклонно сбрасывая цифры. Все было так, как в самом обычном, рядовом рейсе...
- Фонограмму можно было не посылать, - проговорил у него за спиной Роборовский. - Самый крайний вынос ловушек - в Черендее. Но они пройдут много западнее.
Феврие не ответил. Перед Роборовским был пульт, на котором вычислительные машины уже проложили курс до самого океана. Но и по маленькому экрану непосредственного слежения Феврие понял, где пройдет «Антилор». Он это понял прежде, чем начал диктовать фонограмму. И все-таки он диктовал, потому что еще надеялся.
- Один маневр, маленький, едва заметный маневр... - он и не заметил, как произнес это вслух.
Роборовский оттопырил нижнюю губу и с шумом продохнул воздух сквозь стиснутые зубы. Он не первый год работал вместе с Феврие, и каждый раз, когда что-нибудь случалось, он начинал прямо-таки ненавидеть Феврие - его выводила из себя гипертрофированная способность Феврие казниться за любую ошибку, в которой была хотя бы стотысячная доля его вины. И вот сейчас, когда стало ясно, что на пути «Антилора», нет ни одной зоны гравитационного перехвата - ни краешка зоны! - он представлял себе, как жестоко и бесполезно мучается старший координатор, мучается от того, что был в числе тех, кто разрешил посадку на Землю этого удивительного корабля. Роборовский тоже дал согласие на приземление «Антилора», и теперь единственное, о чем он позволял себе думать, - это то, что, слава богу, им вместе с Феврие удалось настоять на своем и заблаговременно переправить на базу весь экипаж корабля, исключая тех, без кого осуществить посадку было практически невозможно, - то есть командира, первого пилота и старшего механика.
- Каких-нибудь четыре градуса на норд-ост... - не унимался Феврие.
Первого пилота Роборовский знал хорошо. Собственно говоря, он
знал его не хуже, чем любого другого, - он вообще знал каждого человека, которому доверял выход в большой космос. Каждого - как бы это ни казалось невероятным. И если сейчас Оратов не делает ничего, чтобы войти в зону перехвата, - значит, корабль больше не способен маневрировать, и сам Феврие, будь он на месте Оратова, не смог бы ничего сделать.
А еще скорее это означает, что на «Антилоре» уже никого нет в живых. Есть только раскаленная добела гигантская болванка, стремительно теряющая скорость и высоту. И если бы просто болванка! Нет, это был чудовищный орех, несущий в своей сердцевине сгусток энергии, эквивалентный нескольким водородным бомбам, адский орех, уже лишенный своей спасательной скорлупы -защитного поля, хранимый теперь только тоненькой оболочкой титанира...
- Когда оборвалась связь, они были еще живы, - словно угадывая мысли своего друга, проговорил Феврие.
Роборовский повернул голову и посмотрел на сутулую спину Феврие. Да, они, возможно, еще живы. Но речь уже шла не о них, как бы это больно ни было. Не о командире Эльзе Робервиль, не о пилоте Борисе Оратове, не о механике Оскаре Финдлее.
Речь шла о взрывном эквиваленте в несколько водородных бомб, а случиться это могло в любой момент - даже до соприкосновения корабля с землей... Разумеется, тревога была объявлена уже давно -целых шестнадцать минут назад, в тот самый момент, когда «Антилор» внезапно переменил курс и сообщил, что идет на Усть-Чаринский космодром. Тревога была объявлена, и эвакуация людей шла полным ходом, но разве мыслимо было спасти всех, оказавшихся в угрожаемой зоне!..
- Вышли на финишную прямую! - высоким, почти женским голосом крикнул Феврие. - Ну, давайте!..
Крик этот был так резок, а слова так нелепы, что Роборовский вздрогнул. Этого только не хватало- крика Феврие! От бессильного отчаяния Феврие, кажется, малость свихнулся...