НК: Пожалуйста, подробнее о Хаме.
ГАМОВ: Вы помните, яйцо, брошенное струтиомимусом, я выкатил на солнцепек. Так вот, за ночь оно потемнело и разбухло, швы между пластинками разошлись, и при первых лучах солнца подсохшая скорлупа лопнула. На песок, мне под ноги, выкатился почти метровый младенец: рогатая голова, кончающаяся подобием клюва,
непременная броня, особенно мощная на крестце, задранном к небу, а над плечами, вдоль каждой лапы, красивый набор вертикально торчащих шипов. Ими же был покрыт и костяной воротник, прикрывавший его самое уязвимое место - шею. Воротник был весь в узорчатых вырезах, за которыми глянцево поблескивала нежная кожа. Когда мой юный трицератопс (меня немало порадовало, что я имею дело с представителем травоядных) смотрел не в небо, а перед собой, воротник угрожающе вставал над плечами, и так же угрожающе направлялись вперед три рога - два над глазами и один на носу... Едва появившись на свет, трицератопс жалобно зашипел и прижался ко мне всей своей вполне ощутимой уже массой. Рога придавили мою ногу к камню так, что, дотянувшись до толстого гриба, я вынужден был ударить трицератопса розовой мягкой шляпкой. «Такой маленький, и такой хам!» - невольно вырвалось у меня. Этой кличкой я и окрестил трицератопса, а он, будто понимая, что я не хочу приносить ему вреда, довольно вгрызся в разрушившееся тело гриба. Я невольно порадовался мощным зарослям, окружающим нас - иначе, чем бы я стал кормить это нелепое создание? Ведь выпустить из ловушки я его не мог, мы поневоле должны были делить все прелести столь удаленной от человечества тюрьмы. Приятно было и то, что броня у Хама отливала светлым янтарем, выгодно отличаясь от цвета брони моих мрачных преследователей. Несколько мгновений, обсыхая, он лежал на песке как непомерно раздутый шар, а затем развернулся и нервно задвигался. Его короткие массивные ноги пришли в движение, он перебирал ими так быстро, что они слились в неясное пятно под панцирем, хотя туловище продолжало оставаться неподвижным. Все это делало моего юного друга похожим на заводную игрушку, и сходство усилилось, когда Хам с разбегу ткнулся в каменную стену, видимо не заметив ее. Тем не менее зрение у него было нормальное -он охотно бежал ко мне, на мой оранжевый свитер, который я скидывал с себя только ночью: днем палящее солнце живо бы спустило с меня кожу... Я ничем не походил на родственников трицератопса, но повторяю, Хам не отходил от меня, отличаясь при всей своей неуклюжести достаточной деликатностью - не наступал на меня, не толкал шипами или рогами; я понял, что мне представился исключительный случай проверить на практике кое-какие заключения ученых, касающиеся импринтинга, иначе - реакции запечатления, формулировка которой гласит: младенцы самых различных животных видов охотно следуют за любыми движущимися предметами, представленными им в первые часы после рождения. Наверное, вы слышали об опытах, когда отнятые от родителей только что родившиеся обезьянки настолько привыкали к пеленкам, в которые их укутывали, что ни за какие блага не желали их отдавать. А если пеленки все-таки отнимали, обезьянки приходили в отчаяние. Причем не только обезьянки. Цыплята считают своей матерью теплый чугунок, если его подсунуть им в первые часы после рождения. Маленькие куропатки по той же причине жмутся к коту, и так далее, и так далее. Дело в том, что любовь к родителям у младенцев зиждется на чувстве комфорта, связанном с совместным существованием... Так не все ли равно было Хаму, что я лишен копыт, рогов, брони? Я был первым движущимся объектом в его маленьком мире, и я не гнал, не бил его, напротив, накормил грибами и не малое время провел рядом, в песке. Чем не заботливый отец?.. Признаюсь, и я привязался к Хаму.
НК: Но, доктор Гамов, вас, несомненно, угнетало то, что вы не можете воспользоваться MB?
ГАМОВ: Конечно. И я пытался к ней пройти. К сожалению, ночью, из-за туманов и тьмы, это было невозможно, а днем дорогу перекрывали хищники. Я был вынужден ждать. Признаюсь, какое-то время я боялся появления летающих ящеров, но, к счастью, в тех краях их не оказалось. Все внимание в те дни я сосредоточил на сирмозавре - на этом танкообразном чудище, лежащем в песках так неподвижно, будто для пропитания ему, как растению, вполне хватало солнечного света. Но все же он двигался. Со скоростью древнего ледника, но двигался - за его окованным в костяные кольца хвостом оставалась выпаханная в песке дорожка, настолько прямая, что я сразу заподозрил: он или не умеет поворачиваться, страдая окостенением позвоночника, или же ползет к нам специально. Его огромная масса вполне могла сокрушить скалы, открыв путь хищникам, а там... Не хотелось думать, что будет там... Пусть лучше все пока идет по-старому. И мы продолжали обгорать на палящем солнце и поедать грибы и яйца, похищенные с пляжа. Но ни на минуту я не забывал, что надо вызволить Хама из ловушки и пробиться к MB.