поглощенный своим благополучием, воспринимающий труд как тяжкую обязанность, лишь как средство к достижению благополучия. Другое дело - человек, для которого радостен сам процесс труда, который в любом деле может найти «живинку», проявить творческое начало и который живет во имя своего дела, призвания, служения людям. Именно таков Нил.
Режиссер не должен «умирать» в авторе
Стремление Товстоногова «открыть пьесу», найти для нее «условия игры» продиктовано его глубоким уважением к автору. Товстоногов восстает против режиссерского произвола, хотя это вовсе не означает, что он сводит роль постановщика лишь к педантичному следованию букве. Напротив, в его спектаклях всегда происходит состязание режиссера с автором. Это почти неизбежно: ведь невозможно представить себе полное совпадение двух творческих индивидуальностей, да еще разделенных временем и средой. Более того, если бы такое совпадение произошло, боюсь, спектакль не был бы по-настоящему интересным: режиссер в таком спектакле стал бы просто незаметным. Поэтому всякая талантливая постановка - по существу, «вольный перевод» пьесы на современный язык-«перевод», отмеченный печатью индивидуальности самого «переводчика».
Но иногда переосмысление пьесы постановщиком столь велико, что есть все основания говорить о ее новом сценическом варианте. Некоторые режиссеры сокращают текст (в спектакле новосибирского ТЮЗа «Без вины виноватые» нет первой картины, связанной с молодостью героини), придумывают новые сцены, меняют финал (в этом спектакле Кручинина умирает). Словом, режиссеры дают полный простор своей фантазии, меняют порой даже атмосферу пьесы, ее художественную манеру и стиль.
Право постановщика на такого рода новации всегда вызывало споры среди критиков и зрителей, и эти споры не утихли и сегодня.
- Голсуорси ли это? - такой вопрос не раз мне приходилось слышать во время спектакля «Без перчаток» на сцене «Красного факела». В самом деле, еще до начала спектакля зрителю приходилось удивляться. На открытой сцене вместо уютного кабинета аристократа Хилкриста со старинной, «форсайтовской» мебелью, с цветами в вазах, с книгами в кожаных переплетах вырисовывались контуры мрачного дома староанглийской постройки с голыми темными стенами, пересеченными балками, а в центре, в луче света, нервно и как бы самопроизвольно раскачивалось кресло-качалка. И чувствовалось, что это кресло - не просто деталь обстановки дома, но словно «болевая точка» всего, что произойдет в спектакле: душевные терзания будут бросать в это кресло юных героинь Хлою и Джил, тяжкое раздумье заставит опускаться в него дельца Доукера. И это нескончаемое качание - как нескончаемое страдание.
Еще не начнется спектакль, а мы уже увидим на втором этаже дома, нежилом, заставленном старой мебелью, человека, спящего в кресле. И будет что-то тревожное в нем. Словно это тоже символ: ведь и этот человек поставлен в центральное положение - над всеми, кто живет и действует внизу. Именно он во время аукциона будет дирижировать толпой и распалять страсти соперников. И потому его сон предстанет в нашем воспоминании по-настоящему зловещим: словно задремали в людях темные, злые, эгоистичные желания, но ненадолго - пройдет время, и забушуют инстинкты собственников, и начнется бой - без правил и без перчаток.
Голсуорси ли это? По нашему мнению, - да. Ведь писатель всегда стремился к реалистическим символам. И его Форсайты, бродящие в лондонском тумане, символизировали собой Англию. И белая обезьяна, изображенная на китайской картине в гостиной Флер, была символом бесцельного, бесплодного и тоскливого существования молодых Форсайтов.
Да, в своем стремлении к социально-философскому заострению пьесы постановщик спектакля народный артист РСФСР В. В. Кузьмин значительно отошел от авторской манеры, заменив спокойное, раздумчивое повествование - с тон ними, едва приметными подтекстами - предельно напряженным, темпераментным действием, когда люди мечутся, кричат от боли и ярости. И тут же тихо звучит гитара, и двое молодых, родившихся в двадцатом веке, идут, прильнув друг к другу, зная, что это - только миг, что за этим - целая вечность вражды...
Конечно, если режиссер обладает единственным правом - «умирать» в авторе, тогда с ним можно не соглашаться. Но, нам кажется, он может и должен выражать через автора свое собственное видение мира, творчески состязаться с ним, как это делает постановщик спектакля «Без перчаток».
Но всякий ли «вольный перевод» правомерен в театре? Видимо, существуют по крайней мере два условия.