Как известно, обучение базовым принципам ушу основывалось на выполнении комплексов (таолу) — специальных нормативных форм. Для каждого таолу существовала своя легенда — кто и когда создал его, через каких мастеров оно передавалось. Все эти версии излагались в особого рода речитативах, которые бойцы повторяли во время выполнения комплексов, как бы напоминая себе, что они приобщаются не просто к какому-то конкретному стилю ушу, но делают те же движения, повторяют те же слова, что и некий мистический учитель — первооснователь их школы (да и всего ушу!) сотни лет назад.
В этом заключается мистическая действенность боевого приема и произносимого текста. Делая движение, бойцы «входили в след» первоучителя, становились «покрыты его тенью», как говорили об этом китайские трактаты. Таолу не просто передает технику школы, не только учит приемам. Оно является большим — символической формой Учителя — учителя невидимого, анонимного, давно ушедшего, но тем не менее всегда и ежемгновенно переживаемого, данного как чувствование, всегда звучащего в приемах древнего комплекса. Это — реальность, но реальность иная, внутренняя, интимная, глубоко и исключительно личностная. Ученик должен, повторяя движения первомастера, пережить состояние его сознания, его просветленной души, то есть обрести особый тип мировосприятия, присущий самому мастеру. Так преемствуется традиция.
В каждой школе ушу существовал особо почитаемый «базовый» трактат, который считался наивысшей святыней и передавался тому ученику, который преемствовал школу после смерти мастера. Но — удивительное дело! — зачастую в таких трактатах не излагались ни приемы, ни принципы боя, иногда даже ни слова не говорилось собственно об ушу. Текст состоял из отвлеченных философских рассуждений, афоризмов, цитат из конфуцианской и даосской классики. Что это — самообман? Неужели трактат бесцелен и ценится лишь «по привычке» как «книга предков»? Но как отнестись к тому факту, что традиция безошибочно отбирала тексты, содержащие «истинную передачу», и отбрасывала подделки, попытки имитировать труды настоящих мастеров? Дело в том, что трактат ценен не информацией, которая в нем изложена (как раз информации в нем и нет, ушу в письменном виде не передаваемо), а тем, что он отражает состояние сознания писавшего текст истинного учителя, то есть заставляет читателя войти в его поток сознания. Это — слово доподлинно внутреннего человека. Да и не слово это вовсе — это образы его просветленного мира, его реальности, его исключительно светлого миропереживания. Это уже не текст, но врата в его светлый мир, открытые последователям. И вновь ушу дается не как комплекс приемов, а как тип переживания и мироотражения.
Трактат вводил ученика в особый мир, характеризующийся проникновением в самую глубину вещей, данный как восприятие вещей на уровне их «семян», в то время как все видимые явления были лишь отражением этой внутренней личностной реальности или ее символами во внешнем мире, в том числе и всякие письменные знаки, то есть сам трактат, текст (вэнь). Не забудем, что «вэнь» понималось как «Небесные письмена», не видимые и не воспринимаемые обычным человеком, которые проецируются с Неба на землю и здесь образуют воспринимаемый нами «узор» — вещи и явления. Таким образом, уже по своей сути они символ ичны, ибо мирской «узор» — не более чем отражение бездонных глубин Дао, и он настолько же «истинен», поскольку является проекцией внутренней реальности, насколько и бессмыслен, если за этой мозаичностью мы не видим Единого Дао. К тому же символ ценен для человека лишь настолько, насколько он способен узреть за внешней оболочкой внутренние, видимые лишь духовному взору структуры. А этот духовный взор — «взирание вовнутрь», как говорили в школах ушу, — дается как часть исключительного общего состояния человека.
Трактат «истинного человека», а таким считался всякий настоящий мастер ушу, представляет особый медитативный текст, и вне зависимости от конкретного содержания позволяет человеку пережить полноту собственной природы, данную как полнота природных свойств мастера ушу, составлявшего тексты. Таким образом, трактаты по ушу служили во многом не пособиями, а стимуляторами работы сознания, постоянно «напоминая» об ушу, причем отнюдь не как о способе боя или даже самовоспитания, но как о типе миропереживания.
Существовали и другие способы, позволявшие ученику полностью идентифицировать себя с Великим Мастером. Сложность заключалась в том, что большинство великих мастеров ушу были либо полностью легендарны, либо, когда-то реально существуя, настолько обросли мифами, что сами превратились в легенду. Достаточно напомнить, что центральные фигуры китайского пантеона ушу — Бодхидхарма, Чжан Саньфэн, будучи вполне реальными персонами, вообще никогда боевыми искусствами не занимались и на действительную историю ушу влияния не оказали. Другие же люди — также реальные и жившие не так давно, в XIX–XX веках, например, Сунь Лутан, Ян Лучань, Хо Юаньцзя — настолько срослись с фольклорными рассказами о народных героях-бойцах, что отделить правду от вымысла представляется абсолютно невозможным, да и само ушу не потерпит этого, ибо исчезнет ореол той удивительной чудесности, который окутывает боевые искусства. Но такие легенды делали фигуры этих людей привлекательными для сотен последователей, воздействовали на сознание занимающихся, все глубже вводя их в мир истинных ценностей китайских боевых искусств. Последователь ущу таким образом приобщался к мифу об ушу, а следовательно, и к чудесному мифу о самом себе.