А теперь я выношу на суд современного читателя три истории, записанные в нашем отечестве и опубликованные в прошлом веке.
Вот первая из них, опубликованная в журнале «Ребус».
«Самым лучшим гульбищем в летнее время служит для жителей г. Симбирска так называемая Киндяковская роща, находящаяся в трех верстах от города, по Саратовскому тракту. В этой роще в самой глуши деревьев красуется и доныне, хотя и крайне попорченная непогодами и годами, каменная массивная беседка в виде довольно большого (вроде языческого) храма с колоннами и с каменными урнами на четырех столбах вокруг круглого купола. С этою беседкою соединено у старожилов города много легендарных рассказов, и многие кладоискатели, полагая, что под беседкою сокрыт клад, нередко подрывались под фундамент или портили каменный пол. Но вот истинный рассказ, слышанный от старого владельца села Киндяковки, умершего в шестидесятых годах столетним стариком, Льва Васильевича Киндякова. Вышеупомянутая беседка, по его словам, сооружена еще в середине прошлого, XVIII, столетия над прахом одной родственницы семейства Киндяковых, лютеранского вероисповедания, и сам Киндяков, служивший при императоре Павле Петровиче, не помнит времени этой постройки. Вот что случилось с ним самим в 1835 году. Однажды собрались в доме у г. Киндякова в селе Киндяковке в летнее время гости и играли в карты. Часу в первом пополуночи вошел в комнату лакей и доложил Льву Васильевичу, что какая-то старая дама вошла из сада через террасу в лакейскую и неотступно требует о себе доложить, имея важное дело. Г. Киндяков встал из-за стола, вышел в прихожую и действительно увидел высокого роста бледную старушку, одетую в старомодный костюм. На вопрос о том, что ей угодно в такое позднее время и кто она, старушка ответила:
— Я — Эмилия, родственница твоя, схороненная в саду под беседкой. Сегодня в одиннадцать часов двое грабителей сняли с меня золотой крест и золотое обручальное кольцо и потревожили прах мой.
С этими словами старушка быстро пошла в отворенные двери террасы и скрылась в саду. Г. Киндяков, сроду ничего не боявшийся, счел все это явление за продукт расстроенного картежною игрою воображения, велел подать себе умыться холодной воды и как ни в чем не бывало возвратился к гостям метать банк. Но каково же было его удивление, когда на другой день, в десять часов утра, явились к нему караульщики сада и доложили, что пол в беседке выломан и какой-то скелет выброшен из полусгнившего гроба на землю. Тут поневоле пришлось уже верить, и Г. Киндяков, предварительно удостоверясь, что и лакей в прошлую ночь видел то же видение и слышал ясно (от слова до слова) все произнесенное привидением, немедленно обратился к бывшему в то время в Симбирске полицмейстеру, полковнику Орловскому. Тот энергически принялся за розыски, и действительно обнаружено было, что два симбирских мещанина ограбили труп и заложили золотые крест и кольцо в одном из кабаков; главною же целью их было отыскание клада. Этот же рассказ слышал лично от г. Киндякова симбирский помещик Сергей Николаевич Нейков, доктор Евланов и многие другие.
Из числа подобных фактов факт этот замечателен тем, что привидение не только явилось, но и отчетливо говорило, что редко встречается, и что, наконец, посмертный призрак явился отнюдь не ранее, как лет через сто после смерти. К этому мы можем присовокупить, что Г. Киндяков был старик, в высшей степени правдивый и не верящий ни во что сверхъестественное, и пользовался до самой смерти прекрасным здоровьем».
Вот вторая история, опубликованная в «Вестнике Европы» (имени своего рассказчик не сообщил).
«Осенью 1796 года тяжкая болезнь родителя вызвала отца моего в Туринск, он поспешил к нему вместе со своею супругою, нежно им любимою, и почти со всеми детьми, и имел горестное утешение лично отдать отцу последний долг; но через несколько дней (26 октября) на возвратном пути из Сибири скончался от желчной горячки в Ирбите, где и погребен у соборной церкви.
Супружеский союз моих родителей был примерный; они жили, как говорится, душа в душу. Мать моя, и без того огорченная недавнею потерею, лишившись теперь неожиданно нежно любимого супруга, оставшись с восемью малолетними детьми, из которых старшему было 13 лет, а младшему только один год, впала в совершенное отчаяние, слегла в постель, не принимая никакой пищи, и только изредка просила пить. Жены ирбитских чиновников, видя ее в таком положении, учредили между собою дежурство и не оставляли ее ни днем, ни ночью. Так проходило тринадцать уже дней, как в последний из них, около полуночи, одна из дежурных барынь, сидевши на постланной для нее на полу перине и вязавшая чулок (другая спала подле нее), приказала горничной запереть все двери, начиная с передней, и ложиться спать в комнате перед спальнею, прямо против незатворенных дверей, для того, чтобы в случае надобности можно было ее позвать скорее. Горничная исполнила приказание: затворила и защелкнула все двери; но только что, постлав на полу постель свою, хотела прикрыться одеялом, как звук отворившейся двери в третьей комнате остановил ее; опершись на локоть, она стала прислушиваться. Через несколько минут такой же звук раздался во второй комнате и при ночной тишине достиг до слуха барыни, сидевшей на полу в спальне; она оставила чулок и тоже стала внимательно прислушиваться. Наконец щелкнула и последняя дверь, ведущая в комнату, где находилась горничная… И что же? Входит недавно умерший отец мой, медленно шаркая ногами, с поникшею головою и стонами, в том же халате и туфлях, в которых скончался. Дежурная барыня, услышав знакомые ей шаги и стоны, потому что находилась при отце моем в последние два дня его болезни, поспешила, не подымаясь с пола, достать и задернуть откинутый для воздуха полог кровати моей матери, которая не спала и лежала лицом к двери, но, объятая ужасом, не могла успеть в том. Между тем он вошел с теми же болезненными стонами, с тою же поникшею головою, бледный как полотно, и, не обращая ни на кого внимания, сел на стул, стоявший подле двери, в ногах кровати. Мать моя, не заслоненная пологом, в ту же минуту его увидела, но от радости забыв совершенно, что он скончался, воображая его только больным, с живостью спросила: «Что тебе надобно, друг мой?» — и спустила уже ноги, чтобы идти к нему, как неожиданный ответ его: «Подай мне лучше нож!» — ответ, совершенно противный известному образу его мыслей, его высокому религиозному чувству, остановил ее и привел в смущение. Видение встало и, по-прежнему, не взглянув ни на кого, медленными шагами удалилось тем же путем. Пришла в себя от охватившего всех оцепенения дежурившая барыня, разбудила свою подругу и вместе с нею и горничною пошли осматривать двери: все они оказались отворенными!