— Давай учись хорошо, чтоб тебя не драли.
Перс заодно был и дядькой Аристомена — педагогом: водил в школу и, сидя неподалеку, во дворе, следил, чтобы Аристомен не сбежал с уроков и вел себя прилично, да и сам набирался грамоте попутно. Писать Перс неумел, читал по буквам, но кое-какие стихи и истории из жизни богов выучил наизусть поневоле, так как учитель буквально вдалбливал их в головы подопечных. Правда, отдыхать во дворе школы и витать в эмпиреях Гомера и Гесиода ему приходилось разве что зимой, в пору полной безделицы, а в другие времена года он оставался при хозяйстве.
Аристомену не нравилось, что занятия начинаются с рассветом и заканчиваются за час до заката. Не нравился и учитель Диад — однорукий и слегка тронутый. В детстве он случайно или по недоумию сунул руку под винодавильный пресс, и ее пришлось отрубить выше локтя. В их роду все были какие-то не от мира сего и в другой не торопились. Разве что брат учителя, который полез по весне в негодный пифос — большую глиняную бочку — посмотреть, как там в талой воде барахтаются головастики, стукнулся головой о дно, потерял сознание и утонул, хотя воды было с фут, не глубже. Ученики про себя жалели, что братья не поменялись судьбой: ведь Диад, став негоден ни к военной службе, ни для сельского хозяйства, ни в ремесле, продал земельный надел и выбрал единственно остававшуюся ему специальность — основал школу в собственном доме.
— Хорошие люди, — говорил он, — сначала собирают знания, как оливки, а потом разбрасывают, как зерна. Так заведено богами в разумном мире: жизнь получают, а потом отдают. И только душа вечно летает по ветру.
Ему сочувственно кивали и про себя думали: «Надо же! Сошел с ума на ровном месте».
Во всех школах Андании учителя не слишком разнились друг от друга ущемленностью — здоровые люди относились к ним без уважения, но понимали их необходимость: лучше уж калека будет учить детей писать, читать и считать, чем какой-нибудь бугай, матерью-природой призванный пахать и сеять.
Диад чувствовал себя оскорбленным за такое миропонимание соплеменников и зло свое вымещал на детях — в день по одному и в очередь по алфавиту. Повод для порки у него всегда находился. Однажды досталось и Аристомену. Один хромой помощник по соответствующему кивку взвалил его на спину, другой, полуслепой — присев, схватил за ноги, и учитель нещадно отлупил Аристомена уцелевшей рукой, вернее, бычьим хвостом в этой руке, приговаривая:
— Учись прилежно, не то вырастешь спартанцем. Спартанец способен лишь написать пароль и прочитать приказ. Гомер, Гесиод и Орфей для него — тайна за семью печатями. Так что учись, а не болтай.
Перс при этом согласно кивал, понимая необходимость периодической профилактической порки: сам бы он не решился, а руки иногда чесались. Аристомен, стиснув губы, молчал и вспоминал, как Геракл в ответ на затрещину своего учителя Лина так хватил его лирой, что тот отдал Аиду душу, а тело — земле. Диад же, не переставая упражнять руку, вслух радовался за Аристомена: как тому крупно повезло, что он не угодил в спартанскую школу, где нерадивого ученика учитель не только сечет, но еще и до крови кусает за большой палец.
Нет, Аристомену положительно не нравилось в школе. Пусть бы кормили там медовыми лепешками до рези в животе — все равно не нравилось бы, потому что из-за нее он лишился своего времени. Правда, не видел он этого времени ни у родителей, ни у Перса, ни у всех остальных жителей Андании, — и все равно не нравилось. Уж если превращать жизнь в общественную необходимость, так необходимость должна быть соответствующей. А тут, даже поедая собственно выращенный хлеб, ты ешь на благо общины, частью которой являешься. И община же, если не будешь жить по ее законам, запросто лишит тебя этого куска, отняв землю и выгнав из города» Такие случаи уже были на памяти и глазах Аристомена.
Неожиданно для него в семье родилась девочка. Отец расстроился дочери — лишнему рту вместо работника. Тем не менее он вывесил на дверях дома положенную обычаем шерстяную повязку, а на седьмой день отнес ребенка старейшинам, признал своим и назвал Агнагорой.
У Леофилы с матерью прибавилось работы, и Аристомена позабыли-позабросили; даже прогнали с женской половины дома — гинекея — на мужскую, в андрон: со второго этажа — на первый. Тем интересней и приятней ему было, когда во двор дома пару месяцев спустя отец ввел мальчика чуть моложе Аристомена. Во время ужина Никомед рассказал, что мальчика зовут Ксенодок, что отца его убили спартанцы или периэки, когда тот шел в Герению через Лаконику, чтобы вернуть кому-то долг.