Там творилось все сразу: в одном углу пели; в другом плясали; в третьем играли и тоже пытались петь; в четвертом какие-то бородатые мужики в медвежьих шкурах подражали звериным крикам и пенью птиц, видимо, теша Артемиду родными ей лесными звуками; а под священным дубом водили хоровод девушки. Но еще больше народа покинуло священную ограду и расположилось компаниями на траве, желая закусить и выпить во славу богини и угостить друг друга новостями. Только спартанцы держались отчужденно, сознавая свое хозяйское превосходство над всем этим покоренным сбродом из периэков и илотов.
Отыскать кого-то взглядом в такой неразберихе казалось делом нелегким и в то же время простым — по особому покрою спартанской одежды. Через некоторое время Аристомену повезло: девушка с подругами зашла в рощу, неся венок, которым она по обычаю собиралась украсить священный дуб. Потом одна из девушек села на землю, остальные обступили ее и затеяли игру «чери-черепаха», в которой сидящая должна была отвечать мелическими стихами на предлагаемые вопросы. Аристомен легко оттеснил подруг и предложил напрямик:
— Пойдем со мной на берег Недона.
— С чего вдруг?
— Я хочу нарвать тебе лилий.
— А в колеснице Гелиоса ты меня прокатить не хочешь?
Аристомен только пожал плечами.
— А знаешь, как это здорово?.. Тоже не знаешь? Так поди, сядь голым задом в костер — узнаешь.
По тому, как изменилось лицо юноши, девушка поняла, что обидела его чрезмерно, а могла бы и просто отшить.
— Когда я смотрю на небо, идет дождь, — сказал Аристомен, — поэтому солнце мне чуждо.
— Ты откуда такой взялся, любитель лилий?
— Из Андании.
— А-а-а, слышала.
— Что ты слышала?
— Просто название от отца слышала.
— Твой отец спартанец?
Она кивнула.
— Если ты скажешь, как тебя зовут, то мы пойдем на берег Недона.
— Архидамея, — она сказала.
— Пошли, Архидамея, — он позвал…
Долго же пришлось им спускаться вниз вдоль реки, сквозь кусты Кипра и заросли тростника, вполне пригодного для изготовления флейт, пока попалось тихое место — стадиев двадцать, не меньше. Аристомен разделся, залез в воду и нарвал охапку еще не раскрывшихся лилий. Архидамея взялась плести венок. Природа смотрела на юношу с девушкой ласково и шумом веток подавала сигналы к действию. Но они пока сидели смирно.
— Ты красивее этих цветов, — сказал Аристомен.
— Такие любезности можешь расточать подгулявшим флейтисткам.
— Что же мне говорить? — растерялся Аристомен. — Я лучше не умею.
— Лучше молчи и смотри на воду.
— Лучше смотреть на тебя.
— Только вслед, потому что мне лучше уйти, — сказала Архидамея, — не то хватятся, будут искать, а когда найдут, подумают, что ты услышал зов предков, заманил меня и решил изнасиловать. И мы спровоцируем новую войну.
— Ты, по-моему, слишком разумна для девушки.
— А ты, по-моему, потерял голову для мужчины.
— А ты, по-моему, много говоришь для спартанки.
— Ладно, я буду отвечать междометиями, — ответила Архидамея.
— Мне так целоваться хочется, что губы чешутся, — сказал Аристомен, хорошенько подумав.
— Угу, — приняла она к сведению.
— Пожалуй, я почешу их об твои?
— А потом я тебя убью, — решила она.
— Чем?
— Задушу руками.
— Но тогда ты спровоцируешь войну.
— Делать нечего, — смирилась она, — придется целоваться.
— А ты честно хочешь?
— Придется, — махнула она рукой, но инициативу взяла в свои руки буквально, то есть взяла Аристомена за уши, притянула его голову к себе, запечатлела на губах поцелуй, в народе называемый «горшком», потому что так же брали горшок с очага.
— …Я провожу тебя в Спарту.
— Тебя убьют на полдороге.
— Я скажу, что твой раб. Так оно почти и есть.
— Тогда тебя убьют на пол-обратной дороге за попытку к бегству.
— Не так-то легко меня убить, — похвастался Аристомен.
— Убьют сложно, — ответила она.
— Где ты научилась так вычурно говорить?
— У одного поэта, Алкмена.
— Как зовут твоего отца? Я пришлю сватов.
— Ты сумасшедший. Мой отец — гармост Андании, — призналась Архидамея. — Сам видишь, ничего у тебя не выйдет.
— А я — потомок Геракла. Я покорю Спарту и женюсь на тебе.
— Спартанцы будут драться до последней женщины и до последнего ребенка. На ком же ты женишься? Нет, ничего у нас с тобой не выйдет, и думать нечего, — решила она. — Я пойду, а ты посиди еще немного.