Уже на суде Сократ затеял дискуссию о природе гениев, полагая, что «гении — это как бы побочные дети богов, от нимф или кого-нибудь еще…» От каких нимф? И от кого-нибудь еще у богов могут быть дети? Что здесь подразумевается под этим «кого-нибудь еще»? О каких богах вообще Сократ ведет речь?
(Предваряя последующий анализ, можно спросить: «Если сократические мудрецы так безумствуют, то что тогда говорить о простых смертных?»)
Хотя античное сознание допускало как благих, так и злых демонов, в целом демоны для них были все же скорее отрицательными, чем позитивными силами. Поэтому все олимпийские боги завоевывали свой космический статус, преодолевая как свой собственный демонизм, так и демонизм окружающей их среды. Демоническое нужно признать, познать и одолеть, заменив его светом сознания. Демон тайно и коварно обманул Сократа, внушив ему неконтролируемую уверенность в том, что демоны могут усилить свет обычного разума и знания, и что с ними нужно дружить, как скажет потом великий друг демонов — К. Г. Юнг. Ну, а чтобы эта уверенность не подвергалась сомнению, в качестве ее стража был приставлен демон диалектики, вооруженный непобедимой иронией, безответными вопросами и символами военной магии, которые Сократ наивно считал своей собственностью. Хотя реально он сам был приготовлен к жертвоприношению на кровавый алтарь диалектики, ибо свое сознание, разум, здравый смысл он уже поставил в один ряд с заклинаниями, чародейством, пророчествами «видемонов».
Мы должны иметь максимально четкое представление о данном демоне-гении, ибо «помощь» этого незваного советника сыграла роковую роль не только в трагической драме Сократа, коему он сотворил славу величайшего мудреца, но и во многом определила революционно-трагический облик европейской истории, включив в качестве ее полноценного субъекта провокатора — демона, спрятавшегося в философском костюме диалектики. Характерно, что других видных философов, скажем, Платона и Аристотеля демоны и гении вовсе ничем не баловали. Отчего бы это?
Демон Сократа — это фактически дух чистого отрицания, дух Ничто. Видимо, часть мудрости и силы умерших он сумел собрать в черной чаше диалектики и приобщил к этому напитку Сократа, дабы тот умножал ряды верных поклонников ненасытного Ничто. Не лишено основания предположение, что чаше с цикутой предшествовала именно черная чаша с единством противоположностей диалектики.
Не случайно глубинная аксиома сократовского гуманизма гласила, что человек — это Ничто. Алкивиад, выдающийся полководец, общественный деятель, ученик философа и модель для статуй Гермеса, сообщает о Сократе, что общежитейские и практические «ценности он ни во что не ставит, считая, что и мы сами — ничто (курсив мой. — Н. Ш.), но он этого не говорит, нет, он всю свою жизнь морочит людей притворным самоуничижением». Но если люди — суть Ничто, то притворством в отношении к ним будет не самоуничижение, а самовозвышение бытия. Притворного самоуничижения нет, а есть лишь притворное, мнимое самовозвышение. Притворное самоуничижение есть точное и реальное выражение того, что некто вместо сущности обладает ничтожностью и, следовательно, лишен бытия.
Но Сократ полагал, что человеку вообще не суждено решить вопрос о том, что жизнь обладает большей ценностью, чем смерть. Жить или умереть, — «а что из этого лучше, никому не ведомо, кроме бога». Но реально-то выбор Сократ сделал в пользу смерти, а не жизни, ибо у него были полновесные шансы избежать такого исхода суда. В последних словах к своему ученику Сократ сказал: «Критон, мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте». По древнему обычаю, выздоравливающий больной приносил в жертву богу здоровья, Асклепию, белого петуха. Этим своим завещанием Сократ хочет сказать, что, умирая, он наконец-то выздоравливает от болезни, называемой жизнь, которая отравляла ему все его существование. Смерть — это выздоровление от болезни, называемой жизнь. Хороша ирония! Браво, мудрец! Само живое и живущее существо этого придумать не сможет; это может придумать лишь что-то иное, незаконно живущее в нем. Подобный фокус человек мог проделать лишь с помощью демона? Если смерть невозможна без жизни, то диалектическая злоба демона шипит, что и жизнь невозможна без смерти, что вопрос о преимуществах жизни или смерти вообще неразрешим, и что лучше всего отправиться за ответом на него к смерти, ибо ответ жизни нам уже заранее известен.