— Жипси вернулась? — спросил он первым делом.
— Нет, но откуда-то ей принесли два громадных свертка.
Фанферло принялся обшаривать эти свертки. В них находились три костюма, большие сапоги, простые юбки и чепцы.
Сыщик не мог удержаться от негодования.
— Что ж это такое? — воскликнул он. — Она хочет наряжаться? Теперь уж и я теряюсь!
И еще долгое время муж и жена разговаривали об этом приключении, рассматривая дело со всех сторон, изучая его и стараясь найти ему возможное объяснение. Они решили не укладываться спать до тех пор, пока не вернется Жипси, от которой мадам Александра надеялась добиться хотя бы каких-нибудь разъяснений.
Но вернется ли она? Это был еще большой вопрос!
Однако же Жипси вернулась во втором часу ночи. Едва только раздался ее звонок, как Фанферло моментально исчез в своем кабинете и его жена осталась одна.
— Наконец-то! — воскликнула она. — Вот и вы, дорогое, мое дитя! Ну как? Все благополучно? Я так о вас беспокоилась!..
— Благодарю вас за ваше участие ко мне… — отвечала Жипси. — Мне ничего не приносили?
Она вернулась совсем другою, чем ушла из дому: она казалась печальной, но уже не угнетенной, как прежде. После прострации первых дней твердая и бесповоротная решимость сквозила во всей ее фигуре, и глаза засветились блеском.
— Вот принесли вам откуда-то свертки, — отвечала Александра… — Видели вы господина Бертоми?
— Да, и он так успокоил меня, что завтра же, к сожалению своему, я должна с вами распрощаться… Я уезжаю.
— Завтра! — воскликнула госпожа Фанферло. — Разве что-нибудь случилось?
— Ничего такого, что может вас интересовать.
И, отвернув газовый рожок, Жипси многозначительно пожелала ей спокойной ночи и ушла к себе.
— Что ты думаешь об этом? — спросил жену Фанферло, вынырнув из своей засады.
— Что-то невероятное! Сама же зовет сюда на свидание Кламерана и вдруг не желает его дожидаться.
— Очевидно, она теперь презирает нас, она узнала, кто я такой!
— Вероятно, ее просветил в этом ее миленький кассир.
— Ну, кто знает! Я уже начинаю плохо верить в себя.
— Послушайся ты меня, сходи к Лекоку!
Фанферло подумал.
— Ладно! Будь по-твоему! — сказал он. — Я пойду к нему, но только единственно для успокоения совести, потому что где я ничего не вижу, там и он ничего не увидит.
Сыщик плохо спал всю эту ночь или, лучше сказать, не спал вовсе, занятый обдумыванием дела Бертоми, как драматург своей пьесой. Так как Лекока можно было застать только рано утром, то он встал в половине седьмого, наскоро выпил чашку кофе и отправился к знаменитому сыщику.
Ему отворил слуга Лекока, Жануйль, бывший каторжник, вооруженный карабином, преданный своему господину больше, чем собака пастуху.
— Что ж вы тут приросли, что ли? — обратился он к Фанферло. — Входите! Барин занимается в кабинете.
Посреди большой комнаты, довольно странно меблированной, представлявшей собою не то студию ученого, не то уборную актера, сидел за письменным столом тот самый господин в золотых очках, который в кулуарах судебного следствия сказал Просперу Бертоми: «Бодритесь».
Это и был знаменитый сыщик Лекок.
При входе почтительно приближавшегося к нему Фанферло он быстро поднял голову, положил перо и сказал:
— Наконец-то! Небось дело Бертоми не двигается вперед?
— Как? — прошептал Фанферло. — Вам известно…
— Мне известно только то, что ты мастер запутывать дела так, что и сам-то в них после не разберешься.
— Позвольте… Ведь я же…
— Молчи. Ты должен был знать, что в тот самый день, когда тебя пригласил полицейский комиссар исследовать кражу, ты должен был установить, чьим именно ключом, банкира или кассира, была отперта касса.
— Как же это было сделать?
— Ты желаешь объяснений? Изволь. Вспомни-ка о той царапине, которая так привлекла твое внимание на дверце кассы! Она поразила тебя так, что ты не мог удержаться при виде ее от восклицания. Ты тщательно рассматривал ее в лупу и убедился, что эта царапина — свежая, недавняя. Ты признал, и не без основания, что она сделана в момент кражи. Но чем она была сделана? Несомненно, ключом. Поэтому необходимо было тогда же тщательно исследовать оба ключа. На одном из них непременно должны были бы оказаться следы той зеленой краски, в которую выкрашена касса.
Фанферло выслушивал это объяснение, широко разинув рот. При последних словах он звонко ударил себя по лбу и воскликнул:
— Ах я дурак!
— Да, ты дурак! — продолжал Лекок. — Эта же улика сама бросалась тебе в глаза, и ты пренебрег ей и не вывел из нее никакого заключения! А это — самая верная и единственная отправная точка во всем этом деле. И если я найду виновного, то только благодаря именно этой царапине, и я его найду, я хочу этого!