Это было ясно, неоспоримо.
— Понимаю, — говорил Проспер, — понимаю.
— А что вы тут поделывали без меня, дорогой приятель? — спросил Вердюре.
При этом вопросе Проспер смутился и покраснел. Но он понимал, что скрывать о своем поступке было бы нечестно и неумно.
— Увы, — ответил он, — я прочитал в газете, что скоро будет свадьба Кламерана с Мадленой.
— А потом? — спросил с беспокойством Вердюре.
— Я написал Фовелю анонимное письмо, в котором обращал его внимание на его жену и на ее отношения с Раулем.
Вердюре со злобою стукнул кулаком о стол.
— Несчастный! — закричал он. — Да ведь вы этим, быть может, погубили все!
Его физиономия изменилась, радостное лицо вдруг стало грозным.
— Вас не было, — залепетал Проспер, — это известие о свадьбе встревожило меня. Вы были где-то очень далеко, быть может, были очень заняты…
— Написать анонимное письмо! — волновался Вердюре. — Да знаете ли вы, что этим наделали? Вы будете причиной того, что, быть может, я не сдержу слова, данного мною одной из редких женщин, которую я глубоко уважаю. И я окажусь обманщиком, я, который…
И он вдруг встрепенулся, точно поняв, что сказал больше, чем следовало.
— Где и когда вы опустили это письмо? — спросил он уже спокойно.
— Вчера вечером, на улице Кардинала Лемуана.
— В котором часу?
— Около десяти.
— Значит, сегодня утром оно уже попало в руки к Фовелю. Теперь он его уже читает. Вы можете вспомнить то, о чем вы ему писали?
— Буквально все.
И он в точности восстановил свое письмо к Фовелю. Вердюре выслушал его с большим вниманием, и морщины на его лбу стали разглаживаться.
— А ну-ка прочтите еще раз! — сказал он.
Проспер повиновался.
Когда чтение было окончено, Вердюре выпрямился и стал перед Проспером, скрестив руки на груди.
— Эффект вашего письма, вероятно, был ужасен, — сказал он. — Ваш патрон вспыльчив?
— Воплощенная горячность, — отвечал Проспер.
— Тогда еще не все, значит, пропало.
— Как так?
— Все вспыльчивые натуры никогда не подчиняются первому впечатлению. В этом наше спасение. Если бы, получив ваше письмо, господин Фовель подчинился первой вспышке, то он моментально бросился бы к жене и закричал: «Где твои бриллианты?» — и тогда прощай наши планы. Я ведь знаю госпожу Фовель. Она сознается во всем.
— А это было бы большим несчастьем?
— Да, мой друг, потому что первое слово, произнесенное в повышенном тоне Фовелем и его женой, рассеет все наши надежды.
Проспер не предвидел этого.
— Кроме того, — продолжал Вердюре, — это причинило бы одной особе невыносимое горе.
— Я ее знаю?
— И даже очень. Наконец, мне очень было бы жаль видеть, как эти два негодяя улизнут от меня, так и не попав в уготованное им место.
— Мне кажется все-таки, что вы знаете, как теперь действовать.
Вердюре пожал плечами.
— А разве вы не заметили пробелов в моем рассказе? — спросил он.
— Нет.
— Значит, вы плохо слушали меня. Первое: отравил Кламеран своего брата или нет?
— После этого вашего намека я почти убежден в этом.
— Такого же мнения и я. Но где доказательства? У нас их нет. Я спрашивал доктора С… В нем нет и тени подозрения. А ведь доктор С… не шарлатан, а действительно человек науки. Какие яды производят описанные мною явления? А вот и второе: я совершенно ничего не знаю о прошлом Рауля.
— А это разве необходимо?
— Во что бы то ни стало. Но мы скоро узнаем его. Я уже отправил в Лондон одного из моих подручных… виноват, сослуживцев, очень расторопного парня, некоего Пало, и он мне пишет, что уже напал на след…
Проспер плохо слушал. Уверения Вердюре возвратили ему веру. Он уже видел в руках правосудия настоящих преступников и представлял себе заранее все разбирательство на суде присяжных, где установится его невиновность и где он с триумфом будет реабилитирован. И он снова уже видел около себя Мадлену, так как по ее поведению, по ее намекам у портнихи он понял, что она все еще его любит. И эта уверенность в счастье возвратила ему хладнокровие, которое изменило ему с тех самых пор, как было открыто ограбление кассы.