Гастон нахмурился ещё сильнее и принялся вертеть прутиком дырку в песке.
- Я в Мимизане живу только с Нового года…
- А где ты до этого жил?
- В Монт-де-Марсане.
- С семьёй дяди?
Гастон отбросил пруг и внезапно поднялся.
- Нет, с родителями. А тебе не пора? Получишь дома нагоняй.
Он говорил резко, почти грубо. Бернару стало неловко.
- Не бойся, не получу, - сказал он неуверенно. - Не понимаю, почему ты сердишься?
Гастон отвернулся, притворившись, что смотрит на море. Видимо, ему тоже стало неприятно.
- С чего ты взял, что я сержусь? Мне ещё порядочно тащиться до дома. А завтра чуть свет надо снова быть здесь. Ангел-хранитель вместо меня за крючками не присмотрит. Думаешь, это интересно?
Бернар молчал, что-то обдумывая.
- Слушай, - сказал он наконец, - если хочешь, я приду завтра утром осмотреть крючки вместо тебя. Я живу в двух шагах отсюда.
Гастон посмотрел на него с недоверием.
- Да надо не утром, а на рассвете. Отлив будет около четырёх часов утра. Ты проспишь.
- Не просплю!
- Всё равно не справишься: побоишься спрутов.
Бернар слегка покраснел.
- Справлюсь, не бойся. Я видел, как это делается. А спрутов я не боюсь, я только этого немного испугался, потому что он как-то неожиданно… В Бретани я ловил спрутов голыми руками…
- А где ты возьмёшь рыбьи головы на приманку?
Бернар смущённо посмотрел на Гасто-на.
- Ну, видишь! - торжествующе сказал Гастон.
Но Бернар вдруг подпрыгнул и захлопал в ладоши.
- Есть!
- Что есть?
- Макрели! Они будут сегодня на ужин. Я видел, как их утром принесли на
кухню.
- Ну и что с того?
- Как что? Поотрываю у них головы! Гастон пожал плечами.
- У жареных макрелей? Спруты и скаты не едят макрелей на маргарине.
- А я оторву у них головы до того, как их изжарят!
- Тебе не позволят. Макрели жарятся с головами.
- Позволят. Ты моих стариков не знаешь.
Гастон некоторое время раздумывал, поглядывая на Бернара.
- Слушай, - наконец сказал он, - если ты завалишь это дело, не снимешь улова и не насадишь новой приманки, мне попадёт дома из-за тебя. С тёткой шутки плохи.
- Я не подведу. Даю слово. Можешь придти позднее, после завтрака.
- Ну, смотри! Если опоздаешь, на крючках ничего не найдёшь. Морские птицы оберут их вместо тебя. Даёшь слово?
- Даю!
- Ну, тогда помни. В конце концов это только один раз. Отлив с каждым днём начинается позже.
Он посмотрел на море, подступавшее с каждой новой волной всё ближе.
- Который час?
Бернар взглянул на свои ручные часы.
- Половина пятого.
- Эх, красивые часы у тебя! С секундомером?
- С секундомером. На, посмотри.
- Да-а… Ну, надо идти. Мне ещё час ходьбы до дому.
- Так до завтра!
- До завтра! Только не подведи!
Гастон пошёл по дороге в Мимизан, неся сумку на плече. Бернар побежал по пляжу домой.
Доктор Оливье давно уже проснулся и стоял па веранде, высматривая сына.
- Дорогая моя, - говорил он жене, - повторяю тебе, что мальчишка ускользает от нас. Он начинает ходить собственными путями. Нет, решительно мы должны быть с ним гораздо строже.
Госпожа Оливье мягко возражала. У неё как раз был один из тех приступов мигрени, против которых не помогало и лекарство.
- Ах, оставь, милый. Наш мальчик хороший и очень привязан к нам. Я даже сказала бы, что ему недостаёт некоторой самостоятельности. Ему нужно было бы общество ровесников.
Доктор Оливье насупил брови.
- Именно в этом-то и заключается трудность. Откуда я ему возьму здесь ровесников, которые были бы для него подходящим обществом? Ты же знаешь, как трудно мальчика в его возрасте уберечь от дурного влияния. Товарищами в играх здесь могли бы быть у него только дети лесорубов и смолокуров. А этого, надо полагать, ты ни ему, ни себе не пожелаешь!
Бернар слышал весь разговор, по-индейски подкравшись к веранде. Он выбрался из-под неё и, обойдя дом, влез через окно в кухню. В лоханке лежала приготовленная к ужину рыба. Бернар взял нож и отрезал головы у голубых макрелей. После минутного колебания он взял ещё несколько свежих сардин. Всё это он вложил в старую верёвочную сумку и спрятал под скамейкой в садовой беседке. Потом поспешно прошёл на веранду, поцеловал мать и, желая предупредить какие бы то ни было вопросы, начал быстро и шумно рассказывать, что он был на пляже и что прилив был такой огромный, а море было так далеко и всё вообще было чудесно.
Сначала у Берпара было самое искреннее намерение рассказать родителям о том, что он подружился с мальчиком из Мимизана и что он обещал ему присмотреть завтра за крючками. Но, подслушав слова отца, он отказался от этого, опасаясь, как бы родители не посчитали Гастона неподходящим для него товарищем. Поскольку одна ложь порождает другую, а один дурной поступок влечёт за собой новые, Бернар, вместо того чтобы попросить у кухарки рыбьи головы для приманки, вынужден был взять их тайком.
Скверные поступки, как известно, лишают совесть покоя, хотя бы они совершались даже из самых лучших побуждений. Поэтому Бернар сидел за ужином, как на угольях, и всё время чувствовал, что краснеет при каждом взгляде отца. Ел он мало и был так непохож на самого себя, что мать отослала его спать раньше обычного. Па этот раз Бернар не возражал, так как ему предстояло подняться на рассвете. Ночью он спал плохо, просыпался от каждого удара стенных часов, висевших в передней, несколько раз зажигал свет, чтобы посмотреть, который час. Лишь под утро он заснул крепко и едва не проспал положенного часа.
Он проснулся, когда небо на востоке уже начинало светлеть, и сразу вскочил на ноги. За окном слегка золотились высокие облака. Бернар натянул свитер и брюки и выскользнул из.дому: на цыпочках, неся ботинки в руках. Юркнув в беседку, он схватил сумку и помчался на пляж.
До начала прилива оставались считанные минуты. Отлив кончился, и первые волны вот-вот могли хлынуть на розовый от зари песок. Бернар добежал до колышков с удочками едва живой. Он схватил первую леску и потянул её к себе. На крючке ничего не было. Он побежал к другой удочке. На ней также не оказалось улова, приманка осталась нетронутой. На третьем и четвёртом крючках приманка была съедена.
Бернар помнил, что накануне они насадили двенадцать крючков. Он бегал от одной удочки к другой. На трёх крючках приманка была нетронута, девять крючков были пусты. Не попалось даже ни одного ската.
Бернар был так ошеломлён, что едва не забыл насадить свежую приманку. Он стоял над удочками, испытывая горькое разочарование: Гастон теперь подумает, что он опоздал или проспал. Ни одного спрута, ни одной рыбы!
Набежавшая волна оторвала его от размышлений. Она плеснула неподалёку, как будто море высунуло язык и лизнуло песок, прежде чем его поглотить. Торопясь изо всех сил, Бернар начал насаживать свежую приманку. Закончил он уже среди грохота начавшегося прилива, промокнув до нитки. На шесть крючков он насадил головы макрелей, на остальные шесть - по половинке сардины.
Мокрый, дрожа от холода, Бернар вернулся домой, сбросил одежду и забрался в постель. Ему хотелось плакать. Он лежал, испытывая чувство незаслуженной обиды, досаду и угрызения совести. Наконец он ощутил, как его охватывает тепло, и заснул мёртвым сном.
Его разбудил голос матери:
- Вставай, соня, уже девять часов! Отец вернулся с прогулки и ожидает завтрак.
Завтрак тянулся невыносимо долго. Доктор Оливье возбуждённо рассказывал, что в Монт-де-Марсан назначен митинг, на котором соберутся смолокуры со всей округи Ланд:
- Разумеется, коммунистическая агитация. Именно в страстной понедельник!