- Всё хорошо, Искандер, всё хорошо: ты вынес душу свою из бездны гибели на берег спасения!… Хан простил тебя - ты будешь в ряду царевичей посажен!…
Но через день - другой снова является тот же самый Егу и с таинственностью, с оглядкой шепчет Александру:
- Ой, князь Искандер, совсем худо!… - и закрывает глаза и долго молчит - нарочно, чтобы помучить Александра. - Совсем худо: над всеми над нами взял верх этот злой рыцарь - Урдюй Пэта. Он вложил в уши хана совет погубить тебя навеки. Берке решил не убивать тебя, но тебя ослепят, и ты будешь до конца дней твоих молоть ханским жёнам ячмень на ручных жерновах и носить волосяную верёвку на шее.
Волосяная верёвка означала рабство…
Невский знал от вельмож, задаренных им, что рыцарь-предатель Джон Урдюй Пэта и впрямь добивался для него той лютой и позорной казни, о которой говорил Егу.
Временами, когда князь оставался с глазу на глаз со своим верным Настасьиным, из груди Александра исторгался глухой вопль гнева и душевной муки:
- Полгода, полгода истязают прокля-
тые!… Доколе смогу терпеть?! А тут ещё хозяина радушного из себя творить перед ними! Кумысничать с ними, под своим кровом принимать!… О-о!… Люто мне, Григорий!…
Настасьин утешал князя. А у самого слёзы скорби и гнева кипели!…
- Перетерпеть, государь!… Что ж больше делать остаётся! Сам ты учил меня: за отечество всё перетерпеть!…
- Знаю, Настасьин, знаю!… - отвечал ему Александр. - Да хоть бы не видеть у себя под кровом эти дьявольские образины!
- Нет, государь, - возразил ему Григорий. - И здесь я супротив тебя буду слово молвить. Уж лучше к нам, сюда зазывай их: здесь хоть не подсыпят яду в пищу!… А там, у них, что захотят, то и сотворят!…
Следуя доброму совету Настасьина, Невский привык в своём ордынском томлении совершать перед сном непременную прогулку верхом.
Вот и сейчас он стоял перед серебряным полированным зеркалом, которое висело на одной из решеин кибитки, и поправлял на себе невысокую княжескую шапку с бобровой опушкой и плоским верхом из котика.
- Вот уж он натянул на свои богатырские руки ездовые длинные кожаные перчатки с раструбами. Теперь только сесть на коня!
В это время в шатёр вошёл Настасьин.
- Государь, - обратился он к Невскому, - там опять заявились к тебе бояре татарские. Двое. Ждут.
Александр нахмурился.
- А, пёс бы их ел!… Покоя от них нету. Вот уже и на ночь глядя приходить стали!… Ладно. Скажи дворскому: велю впустить.
- А мне, Александр Ярославич, остаться с тобой или как? - спросил Настасьин.
- Тебе? Нет, зачем же! - отвечал Невский. - Ступай в шатёр свой, отдохни. Ведь ныне я этих гостей потчевать не стану. Стало быть, не опасно!… Стража рядом… Пойди, отдохни, Гриша!…
И Настасьин ушёл…
…В шатёр князя вступили двое. При слабом свете свечей Невский не сразу смог рассмотреть, кто из татарских вельмож стоит перед ним.
Один из них был исполинского роста. Входя в шатёр, он принуждён был чуть не вдвое согнуться. Да и могуч был! Плечи, как брёвна!…
Другой - худенький, маленький. Оба - в татарской одежде знатных: в шёлковых стёганых халатах, в расшитых яркими цветами шапках-малахаях…
Невский, по обычаю гостеприимства, приветствовал их и пригласил было садиться на подушки, разложенные по ковру. Заговорил он с ними по-татарски, уверенный, что перед ним татары, и назвал их князьями.
И вдруг Александр признал в этих татарских вельможах тех двоих людей, которые всегда были в его глазах не людьми, а самыми гнусными, ядовитыми гадами, от которых так и смердело, изменой: оба они были рыцарями, изменившими своему народу. Великан был сам Джон Урдюй Пэта, а спутник его - тоже рыцарь ордена Храмовников, только немец - Альфред фон Штумпенгаузен. Оба; они, за деньги продались татарам и, по существу, были татарские холуи и шпионы…
Невский поднял перед ними правую руку, запрещая им садиться.
- О, нет, нет, нет! - грозным и презрительным голосом проговорил он. - Я обознался. Для псов у меня трапезы нет! А вон там, возле поварни, корыто стоит. Если голодны, прошу вас туда пожаловать!…
- Князь! - надменно воскликнул Пэта. - Ты раскаешься: в моём лице ты оскорбляешь советника ханского и вельможу!
- Ряженых я не звал: ныне не масляная неделя!… - ответил, уже с трудом сдерживаясь, Александр. - Ну?! Вон отсюда!…
Штумпенгаузен мигом выбежал из шатра. Но рыжий гигант остался на месте.
- Меня не испугаешь, князь, - сказал он. - Я Пэта!… Не кичись, здесь ты раб! Я же свободен. Захочу - и Берке прикажет завтра же удавить тебя тетивою!… Дай пройти!… - И Джон Урдюй Пэта кулаком толкнул Невского в плечо.
На миг словно кровавое полымя застило свет глазам Александра.
- Ах ты Иуда!… Наёмная собака татарская!… - во весь голос крикнул он, уже не помня себя от гнева.
И рукой в кожаной перчатке, кулаком, от одного удара которого дикий степной конь падал наземь, Александр Ярославич ударил Пэту по голове.
. Рыцарь был убит наповал…
- Ну вот, - тяжело дыша, проговорил Невский, - и без тетивы обошлось!…
Кровь стучала в висках, пошатывало его. Он вышел из шатра. Вороной конь рвал копытами землю… Александр вскочил в седло и принял из рук воина повод.
- В шатёр мой не допускать никого! А я скоро буду!… - отдал он приказание шатёрной страже и поскакал.
Со свойственной ему быстротой соображения Александр, уверенный, что рыцарь Пэта убит им насмерть, понял, что надлежит ему сделать сейчас. Надо опередить Альфреда Штумпенгаузена и первым сообщить начальнику ханской стражи о том, что произошло. Тогда, согласно законам самой Орды, Александру не грозит почти ничего. Князь, платящий дань, был в своём становище как бы на куске своей собственной земли. Он мог, не спрашивая соизволения хана, творить суд и расправу над своими подданными, которые прибыли вместе с ним в Орду.Он мог принять или не принять любого из татарских вельмож, если только они не от самого хана были посланы. И если, наконец, в случае кровавого столкновения князь-данник мог доказать, что убитый им татарин вторгся к нему сам и оскорбил его, то, по закону Орды, чужеземный князь не подлежит за это взысканию!
Вот почему Невский и мчался к татарскому стану, не щадя своего вороного коня!…
Александр принуждён был вернуться, не застав букаула - главного начальника ордынской стражи. В татарском стойбище было что-то тревожно - усилены караулы, несколько раз князя останавливали и не хотели пропускать дальше, к ставке Берке. Впрочем, для Орды с наступлением ночи такое состояние тревоги было делом обычным: Берке постоянно опасался покушений на свою жизнь и часто проверял бдительность охраны. Потому и в эту ночь главный начальник стражи всего стойбища был вызван в ставку Берке. А туда пробраться ночью нечего было и думать! Ещё при Чингисхане установился закон, что если ночью неподалёку от ставки хана будет задержан человек без пропуска и не вызванный к хану, то надлежало, даже не спрашивая, кто он и зачем, «рубить ему плечо», хотя бы это был один из царевичей…
Александру не оставалось ничего больше, как вернуться и обождать до рассвета.
Когда он вступил в шатёр свой, он оцепенел от ужаса: труп рыцаря Пэты исчез!…
Да ведь не мог же он ожить! А если бы даже и произошло такое немыслимое, то выползти из шатра князя не мог же он незамеченным!…
Александр позвал стражу: вошли два воина и с ними шатёрничий.
- Кто без меня входил в мой шатёр?! - грозно спросил их Александр.
И боярин, ведавший княжескими шатрами, и оба воина сперва стали клясться, что никто не входил. Вдруг один из воинов вспомнил, что лекарь княжий, Григорий, был впущен ими: «Да ведь он, княже, всегда к тебе за всяко просто входил, ну мы и ничего… Думали, не про него шла речь…»