Два городовыхъ и два полицейскихъ офицера показывали по предмету обвиненія Вавилова въ буйствѣ и оскорбленіи полицейскаго служителя. Эти свидѣтели подтвердили разсказъ подсудимаго о мѣрахъ, которыя были приняты для укрощенія его. Но они при этомъ объяснили, что подсудимый сильно буйствовалъ, кричалъ, выломилъ двери, ходилъ по корридору и даже былъ слухъ, хотя этого никто не видѣлъ, что у него въ рукахъ былъ пробой. Далѣе помощникъ надзирателя Жульенъ сказалъ, что онъ призвалъ команду собственно для укрощенія Вавилова, чтобы связать и заковать его. Квартальный надзиратель Леркамъ сказалъ, что онъ былъ призванъ дежурнымъ офицеромъ Жульеномъ, по приказанію частнаго пристава, для укрощенія буйства Вавилова и для составленія акта объ атомъ происшествіи. Команда боялась, по словамъ свидѣтеля, войдти въ нумеръ Вавилова, по г. Леркаму удалось де его вызвать изъ камеры внизъ единственно кроткимъ увѣщаніемъ.
Присяжные признали Вавилова виновнымъ въ ненесеніи легкой раны солдаткѣ Баратъ съ намѣреніемъ лишить ее жизни для завладѣнія ея имуществомъ, но остановившимся при этомъ покушеніи по собственной волѣ и заслуживающимъ снисхожденія. Въ буйствѣ же и оскорбленіи городоваго Вавиловъ былъ признанъ невиновнымъ.
Судъ приговорилъ: но лишеніи особыхъ правъ и преимуществъ, заключить Вавилова въ рабочій домъ на годъ и четыре мѣсяца.
Засѣданіе закрылось въ два часа ночи.
Дѣло о крестьянкѣ Тюриной, обвиняемой въ грабежѣ
(Засѣданіе московскаго окружнаго суда, съ участіемъ присяжныхъ засѣдателей, 4 января 1869 года.)
Вечеромъ, часовъ въ 10, марта 12‑го 1867 года, крестьянинъ Михаилъ Ивановъ, проходя изъ Охотнаго ряда черезъ Лубянскую площадь, былъ остановленъ неизвѣстными ему мущиной и женщиной. При этомъ первый схватилъ его за горло, а послѣдняя начала снимать съ него картузъ и чуйку. Когда вещи эти были сняты, то неизвѣстные бросились отъ него бѣжать: мущина впередъ, а женщина съ вещами сзади. Оправившись немного, Ивановъ побѣжалъ за женщиной, призывая на помощь. Прибѣжавшій на крикъ унтеръ — офицеръ Илья Федуловъ также побѣжалъ преслѣдовать женщину, которая, при содѣйствіи ночнаго сторожа Емельянова, вскорѣ была поймана. Женщина эта Екатерина Андреева Тюрина. Она объяснила, что шла со Вшивой Горки и безъ всякой причины взята была на Лубянской площади полицейскимъ, никакихъ вещей, по ея словамъ, она не отнимала у Иванова и не видала, какъ схватилъ его неизвѣстный за горло. Ивановъ же объяснилъ, что Тюрина — та самая женщина, которая отняла у него картузъ и чуйку, что подтвердила и крестьянка Марѳа Иванова; послѣдняя объяснила, что она шла съ Ивановымъ отъ самаго Охотнаго ряда и видѣла, какъ какая — то женщина снимала съ него чуйку и картузъ. Эти вещи найдены были, по удостовѣренію свидѣтелей, у Тюриной при ея поимкѣ во время бѣгства. На замѣчаніе слѣдователя, что со Вшивой Горки въ Колосовъ переулокъ (ея жительство) нужно было идти не по Лубянской площади, а бульварами, Тюрина отвѣчала, что она боялась идти прямого дорогой по бульварамъ. На основаніи этихъ данныхъ прокурорскій надзоръ обвинялъ Тюрину въ снятіи картуза и чуйки съ крестьянина Иванова.
На вопросъ предсѣдателя о виновности подсудимая — женщина лѣтъ за 40, глухая, слабая, тщедушная, но еще сохранившая слѣды нѣкоторой красоты — разсказала слѣдующее: «Я этого ничего не учиняла, гг. судебные! Только я знаю, кто это дѣло сдѣлалъ. Я тогда потому не говорила, что этого самаго человѣка нельзя найдти. Да и сейчасъ его не найдешь. Этого человѣка звали Иванъ Михайловичъ; кто онъ былъ, я не знаю, крестьянинъ ли, мѣшанинъ ли. Онъ былъ одѣтъ по — русски, средняго роста, красивый молодой человѣкъ. Онъ ходилъ къ жильцамъ въ домѣ Крюкова, тамъ я съ нимъ и познакомилась и была знакома очень немного. Придетъ онъ, бывало, ко мнѣ на часъ — на другой. — посидитъ и уйдетъ. Но кто онъ былъ, — я не знаю. Только онъ ни дневнаго пропитанія, ни ночной квартиры не имѣлъ. Вотъ этотъ — то самый человѣкъ въ тотъ день и зашелъ ко мнѣ на квартиру. Я собираюсь со двора. Онъ и говоритъ: «далеко ли идешь?» «Въ домъ Шепелева, говорю, иду на Вшивую Горку». У меня, видите ли, гг. судебные и гг. присяжные, сынъ есть, Мишуха, я его къ мѣсту туда опредѣлила; такъ вотъ я и хотѣла пойти навѣстить его. Я его, этого Ивана Михайловича, не пригласила. Онъ мнѣ и говоритъ: «выходи ко мнѣ, я тебя буду ждать на Солянкѣ или на Лубянкѣ». Онъ ушелъ. Вотъ я выхожу, на Солянкѣ его не нашла: на Лубянкѣ онъ встрѣтился. Я подошла къ нему. Тутъ не далеко дѣвушка съ мущиной ходила; онъ мнѣ и говоритъ: «Вонъ, говоритъ смотри — мущина съ дѣвушкой ходятъ. Они, говоритъ, сейчасъ лягутъ». И точно, они это наземь легли и покрылись чуйкой. Иванъ Михайловичъ въ это самое время подошелъ къ нимъ, сдернулъ чуйку и побѣгъ. Я тутъ шла. Этотъ человѣкъ, что съ дѣвушкой лежалъ, сталъ кричать о помощи. Иванъ Михайловичъ подбѣгаетъ ко мнѣ и подаетъ мнѣ чуйку. Я не беру. Я бы, можетъ — быть, и взяла, врагъ бы меня попуталъ, да человѣкъ — то на помощь звалъ. Такъ я и побоялась взять. Иванъ Михайловичъ бросилъ чуйку и скрылся, а я все шла. Тутъ меня схватили, къ будкѣ подвели. Былъ здѣсь частный приставъ, Городской что ли части, онъ дерзко со мной обошелся. Онъ взялъ меня за воротъ, дернулъ такъ, что воротъ оторвался. «Сознайся», говоритъ. Я говорю: «Помилуйте! Я ни въ чемъ не виновата». А онъ меня тутъ два раза по уху ударилъ, съ тѣхъ поръ я и стала глухая. До того времени я на оба уха слышала, а теперь крѣпка стала… Помилуйте, гг. судебные, это Иванъ Михайловичъ ограбилъ, а не я! У меня въ рукахъ ничего не было, когда меня остановили. Самый этотъ человѣкъ, что съ дѣвушкой лежалъ — Ивановъ онъ прозывается, тутъ же около будки стоялъ въ чуйкѣ и картузѣ. И дѣвушка эта тутъ же стояла. Ее тоже сначала заарестовали, она полторы или двѣ недѣли подъ арестомъ сидѣла. Потомъ ее освободили. Я въ то время оттого объ этомъ и не сказала, что этого Ивана Михайловича трудно найдти. Я думала, что мнѣ не повѣрятъ. Какъ хотите, гг. судебные и гг. присяжные, судите, а я вамъ истинную правду теперь говорю».