И все в природе говорит нам —
Дух человечий, горный лед —
Все набухает и живет
Одним колеблемое ритмом.
И в мире нет такой печали,
Но нет и радости такой,
Чтобы в стихах не прозвучали
Певучей, нежною строкой.
Владимир Василенко.
ПОХОДНАЯ КАВАЛЕРИЙСКАЯ.
Про́падом пропали вечера.
Топота не слышно за околицей,
Где шептался парень до утра,
Привязав коня за повод к поясу.
Про́падом пропали, не слыхать.
Долго кланялись в папахах головы.
Ах, о чем, шурша соломой хат,
Туркотали целу ночку голуби?
Целовались, не хотелось спать…
Про́падом пропали: плачу с горя я —
Вывели голубушки птенят,
Вывелось казацкое сословие!
Вышла я с ведерком, хвать — похвать,
Брякнули другие девки — по воду.
Выехал на конике мой сват:
— Где Егор? — взяла его за поводья.
— Совестно, мне, девонька, сказать:
Я посватал вас, и мне ль рассватывать?
Будешь долго нас, горюня, ждать
В розовые зори пред рассветами.
Как сказал он мне про то, что нет, —
Нету казачонка, — кудри шелковы.
Где вы, где? — кто чешет вас чуть свет?
Кто вас ждет, милует кто потемками?
Голос мой на все село звенит.
Потеку за ним я речкой слезною.
Ах, разобрало же меня и зло на них…
Грудью грохнулась на сруб колодезный.
Про́падом пропали: со двора
Шапки долго кланялись за хатами.
Вот прийти бы весточке пора,
Да приходят лишь потемки сватами.
Горе, бей меня, эх, горе, бей!
Тенькай, сердце, серенький воробушек,
Каждый день идет казак из города —
Положите меня в белый гробушек.
Дмитрий Петровский.
КАЗАЧЬЯ ДЕВИЧЬЯ ПЕСНЯ
Не ходи за мною ночью, конь,
Не мути, луна, пустым белком, —
Не затмить тоскою никакой,
Что пропал соколик за полком.
Затоскует девица по нем,
Не вернется парень за конем,
Не вернется парень за очами
Темными дождливыми ночами.
А придет о нем пешечком весть:
Больше на коня ему не сесть,
Да пойдут смешки за ней шажками
Шелком расшивными сапожками.
Ох, не обовьет его коса,
Ни крутая девичья рука,
И с лица спадет твоя краса,
Голос канет птицей за леса.
С топота того встают года,
А с той ночи порастет трава,
Только с тех очей веселых никогда
Не займется хмелем голова.
Пролетят над избами года:
Скинут хатки шапки, косы девичьи
Поплывут, как полая вода, —
Горе их чесало неумеючи.
Горе знало про лихой простор,
Где порубанные пали два полка
В ночь, когда так пели хорошо,
Девка бросилась в гнилую ко́панку…
Дмитрий Петровский.
Посвящается моему другу И.
— Вот ваши грамоты, ознакомьтесь внимательно. Отныне вы уполномоченный министерства снабжения. Подпись, печать — все как следует. Договора, проекты, кондиции — в этой папке. Денег, извините, не по чину, мало…
— Ладно, — весело кивнул Решетилов, — дальше?
— Дальше, — вот вам письмо к начальнику чешского эшелона. В нем вы — представитель земства и вас знает доктор Гирса. Может пригодиться. Это? Это служебная записка управляющего губернией к N-скому начальнику милиции. Дабы оказывал вам всяческое содействие. Да, посмотрите на штамп-то. Какая работа! — даже щелкнул по бумажке. — Но, помните, сила всех этих документов — максимум на две недели. То-есть до первой справки.
Улыбнулся Решетилов:
— Пожалуй, хватит.
И распихивая по карманам бумаги:
— Но… это все к чужим. А к своим-то что?
Пожатие плечами.
— Я же говорил, что, кроме Баландина, своих там нет. В самом уезде — другое дело. Там партизаны. Как раз, — чуть-чуть ехидно, — по вашей ориентации… Баландин, вероятно, вас сведет…
— Баландин обо всем предупрежден, — вмешался третий собеседник, земец и хозяин квартиры, — и давно вас ожидает. А вы? Уже уходите?
— Да, все как будто объяснил, бумаги передал… Ну, — подошел к Решетилову, — надеюсь, все сойдет благополучно…