И вдруг — глаза Баландина радостно схватили бегущую к ним из переулка, спотыкающуюся по сугробам женскую фигуру в белом платке и знакомо-родном жакете…
Стихи: В. Наседкин, А. Макаров, Ев. Эркин, Д. Алтаузен, М. Скуратов
ГНЕДЫЕ СТИХИ.
Написал мне отец недавно:
«Повидаться бы надо, сынок.
А у нас родился очень славный
В мясоед белоногий телок.
А чубарка объягнилась двойней,
Вот и шерстка тебе на чулки.
Поживаем, в час молвить, спокойно,
Как и прочие мужики.
А еще проздравляем с поэтом.
Побасенщик, должно, в отца.
Пропиши, сколько платят за это —
Поденно, аль по месяцам.
И если рукомесло не плоше,
Чем, скажем, сапожник, аль портной,
То обязательно присылай на лошадь,
Чтоб обсемениться весной.
Да пора бы, ты наш хороший,
Посмотреть на потрет снохи.
А главное лошадь, лошадь!
Как нинаможно пиши стихи».
Вам смешно вот, а мне беда:
Лошадьми за стихи не платят.
Да и много ли могут дать,
Если брюки и те в заплатах?
Но не в этом несчастье, нет —
В бедноте я не падаю духом,
А мерещится в каждый след
Мне родная моя гнедуха.
И куда б ни пошел — везде
Ржет мне в уши моя куплянка.
И минуты нельзя просидеть —
То в телеге она, то в рыдванке.
И, конечно, стихи никак —
Я к бумаге — она за ржанье,
То зачешется вдруг о косяк,—
Настоящее наказанье.
А теперь вот, когда написал,
Стало скучно; молчит гнедуха,
Словно всыпал ей мерку овса,
Иль поднес аржаную краюху.
Но в написанном ряде строк
Замечаю все те же следы я:
Будто рифмы — копыта ног,
А стихи — наподбор гнедые.
ОВРАЖНЫЕ ПЕСНИ.
Хлещут поля весной
И задымившейся брагой.
Кто-то идет за мной
С песнями от оврага.
Пой, мой любимый, пой
Древнюю песню нашу
О широте степной
И о раздолье пашен!
Снова серебряный стук,
Слышу — встревожены кони.
В даль, в полевой полукруг
Дикой лечу погоней.
В поле! за полем! в степь!
До горизонта навскачь!
Можно ли утерпеть
Под непосильной лаской?
В степь — до застывших гор,
В синь — до жемчужной выси.
Там и оправлю взор
С вечных памирских лысин.
Чтобы не мог задеть
Взлет за хребты весенний,
И по земле везде
Плыло со звоном пенье.
Чтобы до льдистых тундр
Видеть, лаская, зелень,
Ниже лесной табун —
Новые сосны, ели…
Хлещут поля весной,
Древней степной отвагой.
Кто-то идет со мной
С черной дымящейся брагой.
НА СТАНЦИИ.
Над нами облако висит жгутом,
Состав дымит, а в небе солнце дыней.
Осенний день, желтея над прудом,
Ушел в толпу, хмельной и говорливый.
За хутором изглоданная степь,
Кольнет глаза полос однообразье,
И вдруг над головой застонет медь
И вспомнишь, жил когда-то Стенька Разин.
Вон тот усач и впрямь как эсаул
Наморщил лоб от горькой трубки,
А рядом Стенька хмурый на полу,
И тень персидская голубки.
Тяжелый хрип, и топот ног,
И гам и треск в вагоне от погрузки,
Наш атаман сегодня строг:
Не пьет вина из чашки белорусый.
Торопит рыжий эсаул,
Как будто чорт за нами гонится,
И Стенька встал; вот-вот из скул
Он выдавит: сбирайся, вольница!..
Протяжный свист и хохоты колес,
И дребезга дверей, и речка как иголка…
А я люблю княжну, мне жаль ее до слез,
Ведь к атаману сел и пьет проклятый Фролка.
АВГУСТ.
Играй, играй серебряную песнь,
Босой мальчишка, утром деревенским,
Встречая август, — золото и синь!
Не в первый раз,
На розовых от холода поранках,
Из хлевов
Ты гонишь к лугу ласковое стадо.
Под шеей
Бубенец
Звучит копыту в такт.
Общипанный рыжеющий бугор.
Торчит на пажитях вихрастая солома —
Через дорогу.
Прозрачная, тугая тишина.
Давно ли
Рука умело связывала сноп,
О черном хлебе говор неумолчный
И грузное скрипение колес?..