Под неуемной высью,
Всплеснув
Сечет так низко
Кнут.
Курчавый
Кое-где заденет пыльный куст
Веревочным зигзагом,
Но черствый лист свежеющему ветру
Червонная и звонкая игрушка.
Уж скоро, скоро,
В лицо — песком, с дороги, через пажить,
Летя на мельницы крыло,
Рванется ветр.
Свистя,
И на лету,
Откусывая ветки,
Узорчатый встревожит перелесок,
Вертя по мхам шуршащий ворох вдаль…
Загоготали
Гуси
У сажалки, роняя пух…
На юг —
Рокочут журавли.
И стелется, как время, паутина.
* * *
Хрип сковород, мешки, железо, лом
И в ситцевом бреду пестрят прилавки.
Сверкает солнце. Человечья давка.
И там гадалка с выпуклым стеклом.
— Ну, ворожи: любовь, беда, огонь?..
Волнуются малиновые сборки.—
И вот уже на легкую ладонь
С бесовских губ летит скороговорка.
А девушка пришла за молоком;
Ушла как пьяная, и долго нитка
Дрожала с прялки и мутился дом,
Качался дом и звякала калитка.
Ей снились васильковые глаза,
Его плечо… гармонь над эшелоном…
То вскриками, то грохотом, то звоном
В ту ночь неслась военная гроза.
СМЕРТЬ ЗВЕРОЛОВА.
Долго гладил лицо медведь,
Огромным зайцем бежали поля,
Якут не хотел в тот день умереть,
Под гору быстро катилась земля.
Тонкой струей глаза потекли,
Каждая теплой была струя,
Руки горячей росой запеклись,
Вот она, жизнь звероловья твоя!
Беличий мех, голубая вода,
Древние башни качают Витим,
В желтых плотах плывут года,
Время из юрты ворует дым.
Вот она жизнь, на сомном костре!
Как не узнать звероловей беды —
Дочь на лисице, жена на бобре
Будут ночами искать следы.
Фельдшер разглаживал много ран
И порошки менял на орех.
Раз якуту не поможет шаман,
То голубой не поможет мех.
Голову спрятал медведь в норе,
Где не растаяли зимние льды.
Дочь на лисице, жена на бобре
Где-то целуют его следы.
Глаза потекли, как одна струя,
Земля, земля — мы с тобой летим!
Вот она жизнь звероловья твоя —
Древние башни качает Витим.
ВИШНЕВАЯ ГУБЕРНИЯ.
Седая, милая и верная,
Я не могу: прости, прости,
Твою вишневую губернию
На эти льдины принести.
И рано мне в закаты белые
Как звезды скатывать года,
Что волосы белее делают
И губы сушат навсегда.
Вот я стою за той оградою,
Где восемьдесят лет назад
За золотыми листопадами
Не твой кружился листопад.
На этом месте каждой осенью
Ты напивалась медом груш,
И вышла замуж за курносого,
И каторжный попался муж.
Потом пошла другой дорогою:
Чужие дни, чужая ширь,
Кругом изрытая острогами
Черемуховая Сибирь.
Седая, милая и верная
Не скоро седина пройдет.
Твоя вишневая губерния
Еще по-прежнему цветет.
И плакать, старенькая, не о чем.
Катитесь, шарики годов.
Пусть думают: сгорела девочкой
На летнем пламени садов.
И выросла — другая, верная.
Я не могу… Прости… прости
Твою вишневую губернию
На эти льдины принести.
ВЕШНЕЕ.
По весне захочется к заимкам…
Будет люб их ласковый привет,
И не грусть по девичьим косынкам
На душе моей оставит след.
У меня давно на сердце дума, —
Убежать весною в Красный Яр,
Где живет молчальником угрюмый
Дед Бабай в хороминах без нар.
Хмурый он, — и сказочник острожный.
На лице печать тюремных ран,
Да люблю его за нрав таежный,
Старого бродягу дальних стран.