Выбрать главу

— Да-а… Кошкин задумался. — А хорошо бы буржуев там поворошить… Выходит, что надо тебе вертаться. Только ведь узнают, парень, про порох — минтом повесят.

— Так сразу? Обождут! Кто отсюда проедет? Вы же заслон поставили.

— Который тебя-то сцапал?

Все засмеялись.

— Поди-ка, Ваня, насчет лошадей скомандуй. Ему — в город.

Партизан вышел.

Заботливо обдумывая, Кошкин доканчивал:

— Через него, значит, и связь со мной иметь будешь. А я здесь базу налажу. Отряд формировать начнем.

— Базу! У тебя же оружия нет? А если из города нагрянут?

— Хватил. Они у себя-то со страху опупели… Где тут нагрянуть! Тут, брат, мы дома. Как в санях покойны…

* * *

Уже полчаса, как Решетилов сидел в кабинете Малинина, к которому прежде всего поехал с визитом, как только устроился в N-ске. Малинин чувствовал себя превосходно. Во-первых, он славно выспался после обеда, а догадливый гость приехал как раз в то время, когда Ивану Николаевичу было нечего делать. Во-вторых, его самолюбие было польщено тем, что приезжий с первым визитом явился к нему, а в-третьих… в-третьих, сам гость, положительно, нравился Ивану Николаевичу.

Хитроватой смекалкой Малинин решил, что дела могут быть небезвыгодные. А при той легкости, с которой новый уполномоченный отдавался его советам, все становилось особенно интересным. Глубоко погрузнув в мягкое кресло, хозяин чмокал сигару и ласково щурил на гостя заплывшие глазки.

— Та-ак-с, милейший Сергей Павлович, вас отправили, значит, вроде как в ссылку, к нам в N-ск?

— Ну! — вежливо возмутился Решетилов. — В таких провинциальных городах иногда встречаешься с удивительно милым и приятным обществом. Вы — городской голова… а помните пословицу: каков поп, таков и приход? Вот я и не унываю.

— Постараемся вас развлечь, — расплылся Малинин и похохотал учтиво сочным нутряным хохотком. — Прошу прощенья, — встал он большой и грузный, — я на минутку.

Решетилов один. Перед ним письменный стол. Счета, бумаги, коробка с крошеной махоркой и сияющий золотом портсигар с тремя гаваннами. На бревенчатых стенах две олеографии. Битая дичь. Сверкает рамой портрет хозяина. В углу солдатская винтовка. У дивана массивный несгораемый шкаф. Все очень деловито…

— Вот и я, — вернулся Малинин и будто прихватил из соседней комнаты новую мысль, сильно его оживившую. — Вы говорили, почтеннейший Сергей Павлович, что вам предстоят заготовки… Ну, а что именно?

«Ага, — подумал Решетилов, — или клюет, или… подозревает!»

И большой игры стоило потушить загоревшиеся глаза.

— Видите, Иван Николаевич, — скромно начал он, — я, собственно, не решался с первого разу утруждать вас делами… Но, по правде говоря, зная, что вы раньше были председателем военно-промышленного комитета, я решил сразу же обратиться к вам за содействием.

— Я… чем могу, — лепетал обольщенный Малинин и вдруг вспомнил, неожиданно помрачнел, даже красные щеки его обвисли.

— Но… — боязливым шопотом нагнулся к гостю, — а все, что происходит? Отступление, банды… До нас это не дойдет?

«Не почуял!» — торжествовал Решетилов.

Сделал очень сочувственный, немного даже таинственный вид и, как бы секунду поколебавшись, открыл:

— Видите ли, Иван Николаевич, на западные наши силы я еще в начале кампании очень мало рассчитывал… Но, благодарение богу, кроме запада у нас… и другие части света есть! — дипломатически закончил он.

— Восток… — засиял Малинин, — Япония?

И с мечтательным вожделением:

— Если бы?

Будет, будет, — с глубокой убежденностью изрекал Решетилов. — Войска атамана Семенова уже продвинулись к Слюдянке. Есть уже полный контакт с командованием нашего округа… Но, Иван Николаевич, — спохватился он, — я очень прошу, чтобы этот разговор был между нами…

— Полноте, — даже обиделся Малинин, — не беспокойтесь. Да — у нас все военные только и ждут, что Семенова… Начгар наш… ну, правда, он колчаковец, но приличный человек… и настоящий боевой офицер…

* * *

Волки воют на таежном пустоплесье, голодные, тощие, свирепые.

Визгливая вьюга хватает обрывки волчьей песни и холодным клубом поземки скатывается вниз, в равнину, распыляется снежным бураном и на крыльях метели летит к городам и железной дороге. Туда, к ковыляющим вереницам обмерзших, разбитых, тифозных людей, во имя жизни ползущих навстречу смерти.

Волочит зима пуховый саван, заметает страшные язвы людского страдания, и горсточка пухлого молодого снежка засыпает черный рот трупа.

Не палач буран, не убийца.

Сам неживой, сиротливый бродяга, прилетел хоронить мертвецов.