— Это тебе за отца!.. Это за Ваньку!
Взвыл Ромка:
— Братцы, я-то тут при чем?
Не скоро отпустили.
Вечером все приходили в разное время. Посердились немножко, тем дело пока и кончилось. А на утро и пошла завороха.
Начал Иван. Ромку изругал на все корки. У Ромки еще со вчерашнего бока гудели, однако промолчал парень, только надулся. Досталось и Фешке. Мать — в защиту… Очень уж Ивану чемодан жалко было да чеботуха еще подзуживала. Не сдержал сын языка, напал на мать да сгоряча и обозвал ее дурой.
Орина так и ахнула:
— Это за какой-то чимадант ты мать дурой ругаешь? Спасибо, сынок мой богоданный!..
Иван, может, и спохватился бы, да Ромка словно с цепи сорвался. Подлетел к брату:
— Это ты мамку-то? Сам со шлюхами возжаешься, а мать дурой обзываешь?
Хлесь Ивана по щеке!
Иван вылез из-за стола, страшный, злой, сгреб Ромку и давай возить по полу.
Взмолился Ромка:
— Фешка, братан, неуж не заступишься?..
Фешка того только и ждал. Погодки были оба, здоровяки, не раз вдвоем парней в деревеньке разгоняли. И завозились братья, как медведи в берлоге.
Отец поглядел-поглядел, плюнул да от греха в огород ушел. Фешка с Ромкой выволокли Ивана в сени, как пробку с крыльца вышибли, и калитку на засов.
Ромка крикнул:
— Погоди!..
Фешка у калитки остался, а Ромка Иванову бабу из избы за руку вытащил. Та молчала, только глаза бегали.
— Отопри!..
Фешка отпер. И бабу высунули за дверь. Заперли опять калитку, вошли в избу и давай в окна все их пожитки бросать.
Орина стояла у печки, подперев щеку рукой, приговаривала:
— Не утайте чего, мальчишки! Бог с ними…
— Не бойся, мамка, нам и́хова не надо!
— Ивана-то жалко…
Захлопнули окна и уселись за стол. Видели, как Иван с бабой собирали вещи, а шабер им помогал. Он же их и на станцию свез.
Прела земля, сушилась на солнышке. Курилась белой дымкой пара утречком, а в полдни волнистое марево переливалось. Гагакали грачи, галки, одни вороны молча сидели на ветлах: все равно, дождя не накричишь.
Деревенька ожила. Раньше солнышка вставали мужики. Скрипели ворота, дребезжали подвесками плуги. Черная, мягкая дорога зарябилась ископытью, исчертилась бородками лемехов.
Фешка с Ромкой вскакивали раньше всех. Грудастые, зевластые, веселые, бегали оба по утрам из избы на двор, со двора на улицу, дребезжали плугом, ржали, ругались. После «изгнания из рая» брата они удержу не знали своему веселью. При них и грачи не смели кричать, только каркали вполголоса. Выедут из деревеньки — словно всех с собою утащат: другого шума и не слыхать.
И надоедали же они Николаю! Степан Митрич разбудит сына, сам за избу уйдет и либо в грядах копается, либо в сарае топором звенит. А сын выползет на улицу, на солнышко заспанные глаза пялит, зевает, потягивается.
Братьев хлебом не корми, дай только над кем-нибудь позубоскалить.
Ромка кричит брату:
— Фешка, подь, погляди, как Миколаху корчит! Тянется обеими руками, хочет солнышко назад тиснуть, больно, грит, рано вылезло.
— Дай ему вилы железные! — ржет на дворе Фешка. — Не обжегся бы… Тпру, дьявол!
— Это ты Миколаху отпрукиваешь?
— Тебя!..
Николаю досадно, хочется уколоть Ромку:
— Смех без причины — признак дурачины…
Ромка сразу скорчит умильную рожу:
— Миколаю-ту Степанычу, купцу первопрестольному, наше вам-с… Не будет ли вашего желания с нами в поле проминаж сделать? На паске мошенники-мужики передел земли устроили, ваша вечность к нам перешла, так ослествовать бы. В случае, ежели на предмет взыскания…
Оба дружно запрягают. Ромка чмокает губами, дергает за возжи:
— Но-о!..
— Миколаха, едем вместе! — кричит Фешка.
— Я и один дорогу знаю.
— Ну, и плевать на тебя… Думаешь, плакать будем?
И Фешка бегом догоняет брата.
В полдни Николай приедет усталый, злой. Все не по нем… Жену обругает, детишки подвернутся — леща словят. Старик потихоньку головой только покачивает:
— Как дела идут, Миколаша?
— Что дела? Чай, не нись какая работа! Пашу…
— Лошадь-то хорошо ли ходит?
— Ничего…
— Что ты какой сердитый?
— Что, что?.. Устал, вот и все! Походи-ка по полю-то…
— Да, наша работа — не за прилавком стоять. А вот как же я чуть не полсотни годов каждое лето от снегу до снегу в поле?
— Ну, и что хорошего? От крестьянской работы не будешь богат, а только горбат. Чего ты на земле-то нажил?
— Как чего?.. Сам с женой прожил век, вас вырастил, хозяйством, стройкой обзавелся. Чего еще?.. Тебе бы все везде богачество нажить. Полно, сынок! Держись за землю крепче, никуда с нее не упадешь. Так-то…