— Не поеду я… Веди сам!
Степан Митрич даже рот раскрыл. Серьезно взглянул на сына, и заговорил тихо, необычно резонно:
— Да ты что, Миколашка, взбесился, что ли? Рад-радехонек посмеяться над отцом. Ведь мне уж шесть десятков стукнуло, пора бы и отдохнуть. Без тебя я всю работу правил, неужто и при тебе то же будет? Эх, сынок! Я думал, ты мне хоть помощником будешь, если не кормильцем, а ты вон что выстраиваешь.
Николай словно бы заколебался. Он весь покраснел, уперся глазами в ладони. Старик ждал, — вот-вот сын образумится…
А сына, видно, блоха какая укусила. Вздернул головой да так и зачастил:
— Не буду я зря на всех вас хребтом ломить. Работаешь, работаешь, придет Мишка из солдат, — все мои труды прахом пойдут. Нет, ноне дураки-то вывелись!
— Вон оно что? — смекнул Степан Митрич. — Уж ты не делиться ли вздумал?
— А ты будто бы до сей поры не догадывался?
— Так, так… Теперича я все понимаю… Только ты, сынок, оставь свои мысли! Поработал без году неделю, да уж и за дележку. Не дело, сынок, не дело… И делиться теперича не время, подожди немножко. Придет Мишутка, соберем хлеб, ну, на досуге и разделимся честь-по-чести. Тогда и начинай свое хозяйство, я тебе не супротивник.
— Не думаешь ли ты меня опять из дому прогнать? Нет уж, не те времена. Попрокуратился в свое время — и будет! Не хочешь доброй, я и на сход не побоюсь вывести, пусть люди нас рассудят.
— Что ж, выводи на сходку, позорь отца. А затевать сейчас дележ — нет на то моего согласия… Давай! Веди лошадь-то!
— Так не хочешь отделить?
— Нету!..
— Ну, так веди ее сам, я тебе не слуга!
— И поведу…
Свекровь со снохой давно уж в сенях слушали. Старуха не вытерпела, молодайкой на двор выскочила. Седые волосы выбились из-под повойника, по сухим жилистым щекам катились слезы.
— Что ты, Миколаша, делаешь? Бога-то, бога-то побойся! Неужто тебе до зимы потерпеть нельзя? А я было к детишкам-то твоим привязалась как…
Ольга стояла на пороге и не то плакала, не то один вид давала. Николай посмотрел на них, со злостью пихнул в сторону вэрюшку и остервенело дернул за оботь:
— Н-но-о, стерва!..
Все лето работа у Степана Митрича шла не по-людски. Николай будто с цепи сорвался, каждую минуту к отцу приставал в дело и без дела. Ссорились походя. То дома раскричатся так, что прохожие останавливаются, и Наталья Кирильевна торопится от греха окна закрыть, то на сходке сцепятся, при всем честном народе, и ни один уступить не хочет. Прямо — потеряли стыд и совесть.
Убрались с поля, и Николай не утерпел, вывел отца на собранье:
— Прошу, граждане, вашего суда совестливого. Хочу делиться с отцом! Мои слова он в резон принимать не хочет, так уж рассужите вы, что и как… А жить вместе я больше не согласен!
В стороне стоял Степан Митрич. Он вырядился по-праздничному, во все новое. Стоял да помалкивал.
Председатель бедноты к нему:
— Какой ответ ты на это, Степан Митрич, дашь?
Старик снял шапку, сверкнул на солнце смоченными квасом волосами, отвешивая поклон. Выпрямился и тряхнул головой, чтобы волосы на место улеглись.
— Вы меня, православные граждане, знаете давно, знаете, каков я есть человек и как мы с сыном Миколаем не в ладах жили. Все вам доподлинно известно, не стать все это сызнова начинать. А согласу моего на дележку сейчас нету, буду прямо говорить.
— Слышали, товарищи, — зачастил Николай. — Каков он человек. Уперся, не отделяет, хоть ты что хочешь делай. Ему опять меня с семьей прогнать хочется из дому, как в тот раз.
Председатель степенно поднял руку:
— Погоди, Миколаха, тарахтеть, дай разъяснение делу выслушать… Сделай милость, Степан Митрич, скажи собранью: по какой притчине ты сына отделять не хоть? Если правду говорит Миколаха насчет выгонки из дому, так уж это ты оставь: теперича, после леворюции, всяка беднота должна у нас покров — защиту иметь.
Краснее пареной свеклы стал Степан Митрич:
— Я, православные, на это вот что скажу… Насчет дележу он ко мне еще в сыровоз подъезжал, да я в те поры уперся, просил погодить. Ну, он всеё работу только страмился со мною, по всей деревне наша с ним страмоте́ль известна стала. Я все-таки терпел, думал, — поутихнет. Главное дело, хотелось мне Мишутку из армии дождаться, застрял он что-то там. При нем бы я и сам удерживать не стал, разделил бы по всей справедливости. Нет, не принимает Миколай моих слов в резон, знай свое долбит. Опозорил он меня, на старости лет на сходку вывел, — бог с ним. Только после такого разу прошу и я вас: разделите, старики, по чести, по совести. Терпеть дольше мочи моей не стало.