— Отчего ты, Миколаха, подождать не хошь? Вернется Михайло, разделитесь честь-честью.
— Вы знаете, когда он вернется? Может быть, он годов пять провоюет, а мне это время на работе хребет тереть? У меня своя семья, пора и о ней подумать.
— Я знаю, товарищи, почему он делиться хочет? — выскочил Фешка, словно его снизу иголкой ткнули. — Он ехал, думал, — будет с женой на солнышке лежать да брюхи греть, ан отец-от пахать — косить приглашает. Ему и не по нутру… рано будят поутру.
Братья заржали на всю деревню.
Мужики разбились кучками, загалдели на все лады. Больше смеялись над Николаем.
— Так ты, Миколаха, хошь делиться?
— Хочу!
— А ты, Степан Митрич?
— Да что уж поделаешь, рано ли, поздно ли, а надобно. Надоело содомиться.
— Разделим их, граждане?
— Что ж, дело не в диковинку. Жалко такое хозяйство разбивать, да ведь неминуче.
Председатель вынул карандаш с бумажкой:
— Говори, Степан Митрич, какое у тебя имущество есть, говори по правде. Надо знать миру, что делить меж вами.
— Имущество наше всем вам, граждане, ведомо, в одной деревне живем, у всех на глазах.
Степан Митрич перечислил стройку со скотиной и добавил:
— К лошади телега, сбруя, все как следует в хозяйстве. Земли мы запахали на восемь едоков, хлеб весь цел, только рожь на семена израсходовали.
Пока отец перечислял, Николай как в лихорадке трясся.
— Все ли, Миколаха, твой отец показал?
— Нет, не все!.. Сбруй-то две, а не одна, телег тоже две да колесеньки, а при них два стана колес… Из домашних обиходных вещей ничего не показано.
Мужики загалдели:
— Не наше дело все ухваты пересчитывать…
— Горшки-то и бабы поделят…
— Степан-от Митрич самую главную вешшу не показал, баушку Наталью скрыл! — орал Ромка.
— Сиди ты, луженая глотка! — дернул его Григорий. — Пуще всех тебе орать надо.
— Что же, батюшка, все орут, а мне уж и слова сказать нельзя?
— Не хорошо! Дело суседское, а ты надсмехаешься.
— Только прошу я вас, православные, не гоните меня со старухой из избы. Не под силу нам на старости лет опять с бревнами ворочаться. В остальном как уж хотите, а про избу земно вас прошу. Нас же, кстати, с Мишуткой две семьи, на две доли мы право имеем.
Старик опять снял шапку и поклонился мужикам, касаясь рукой земли.
— Вишь, чего захотел? — завертелся Николай. — А мне с детьми на улицу итти? У меня их трое да, может, четвертый будет. Очень жирно ему со старухой в таком пятистенке жить!
— Ты бы помолчал, Миколач Степаныч, мир по справедливости рассудит! — остановил председатель.
— Знаю я вашу справедливость!
— А коли ты не веришь нам, зачем и к сходу пришел?
Прикусил Николай язычок.
Долго мерекали мужики, как разделить по справедливости отца с сыном, да и та Михаилу долю оставить. Прикидывали и так и этак. Председатель муслил огрызок карандаша, на бумажке записывал, перечеркивал. Карандаш попался чернильный, весь рот председателю вычернил, словно кто в рот ему мазилку с дегтем всовывал. Сход насмеялся досыта.
Все-таки раскладку сделали. Николаю присудили житницу, корову, трех овец с ягнятами и лошадь, потому как у него пашни будет больше. Хлеб и землю по едокам.
Степан Митрич благодарил мир. Спросили Николая:
— Ты, Миколаха, нашей раскладкой доволен?
— Хоть не очень доволен, да что делать. Избу-то все одно не присудите. Только и я прошу общество разрешить мне житье в отцовой избе, пока я своей халупы не построю.
— Ты что скажешь, Степан Митрич?
— Что скажу? Ничего не скажу… Не гнать же его с детьми на улицу. Пускай живет в чистой половине, а мы со старухой на черной поживем, нам бы только печка была, где пяты покалить. Все одно, я знаю, без ругани не проживем, да по крайности хоть знать буду, — не долго терпеть осталось.
— Вот и ладно! — скрепил председатель. Как раз обедать пора. Зайдите ужо вечерочком, раздельный приговор подписнуть надо…
С этого дня Николай над отцом мудровать стал.
Для начала он перетащил на свою половину все свое, а отцовское выкидал на кухню. Кое-что утаил. Степан Митрич хотел ввязаться, да рукой махнул: не поможет.
На утро Николай пришел к отцу:
— Пойдем хлеб делить…
— Ты бы, Миколаша, хоть отцом меня назвал. Не чужой я тебе-ка.
— Назвал бы, да не за что, немножко и подождешь. Пойдем вот хлеб-то делить, а не то ключи мне давай: житница моя.