В избе у Григорья, окруженная старухами, металась на голбце бабушка Наталья. Беззубыми ртами шамкали ей старухи слова утешенья, а она все время повторяла:
— Хоть бы без меня все это было, хоть бы не видать мне своими глазами, — ровно бы мне лекше было…
От председателевой избы отъезжала очередная подвода. Посреди телеги со связанными руками сидел Николай, полусонный, угрюмый. Васюк Мосеев, как безлошадный, провожал его до волости за десятского…
…И схоронили Степана Митрича. Вся деревня за гробом шла…
По весне Николая судили… Вести о суде никого особенно не обеспокоили. Поговорили на деревне, что надо бы ему годков десять дать за такое дело, и только…
Не до него было!..
Стихи: Ив. Приблудный, А. Ф. Амелин, С. Алимов, Н. Хориков
О СОБАКАХ, ЛЮДЯХ И О СЕБЕ.
Я помню — когда-то, когда-то,
В пятнадцатом, что ли, году,
За хмелем увенчанной хатой
Издохла собака в саду.
И люди, не зная печали,
Едва пожелав посмотреть,
Спокойно, спокойно ворчали:
— Собаке — собачья смерть!
И помню, как — раз втихомолку,
В забаву, без тени угроз,
Я в хлебе шальную иголку
Голодной собаке поднес;
И та с благодарностью съела,
Но верен был злобный клинок —
И долго и горько хрипела,
Пока не скончалась у ног.
И тут же — как многие дети, —
Стараясь под старших уметь —
Я так же спокойно заметил:
— Собаке — собачья смерть.
Потом, когда взял меня город,
Я помню в одном уголке —
Поймали неловкого вора,
С чужим чемоданом в руке.
В те дни, — когда стали шататься
Законы богов и царей —
В судах не могли разбираться.
И чтобы покончить скорей —
Взмахнули злосчастного вора,
Хватили о камни раз-два,
И вот… только кровь у забора
Да жуть — где была голова;
И судьи от этой печали,
Еще продолжая шуметь,
Я помню зловеще кричали:
— Собаке — собачья смерть!
Я в жизни и лучшее вижу,
Но тем — что так горько пишу —
Я многих при жизни обижу,
Быть может, и жизни лишу.
За это, у всякого лона,
Хотя бы, положим, и тут
Объявят меня вне закона
И жить у себя — не дадут.
У вас будут кровля и дети,
За вас и законы и знать,
Меня же на всем белом свете
Не пустят к себе ночевать.
Такой-то, ненастной порою,
В ничем не отмеченный год
Навек я себя успокою
У вечно-спокойных ворот.
И голос мой — все еще ранний
Замрет среди прочих могил
С упреком таких обещаний,
Каких вам никто не сулил.
И всё ж, вспоминая пропажу,
Глядя на последний портрет,
Я знаю, что многие скажут:
— Собаке — собачья смерть…
ДЕРЕВЕНСКОЕ.
Знать, всегда ты издали красива
И к мечтанью побуждаешь взор.
Тонет солнце — розовая слива
В голубых глазах твоих озер.
Этих глаз, задумчивых и кротких,
Радужные вспышки на заре
Так загадочны и так коротки,
Как порывы в песнях косарей.
Затоскует, загрустит — и вспыхнет,
И рванется песня из души,
И последней звонкой ноткой стихнет
Над простором в вековой глуши.
А за песней в предзакатном зное
Как-то вдруг и оборвется шаг,
И певец, задумчив и спокоен,
Прополощет крюк свой в камышах.
И клубятся пыльные дороги.
Застилая алый горизонт,
И овсом нагруженные дроги
Седока укачивают в сон.
Только в ночь влюбленная гармошка
С гармонистом чуть навеселе,
Разнесет дары свои к окошкам
И разбудит девок на селе.
И пойдет, пойдет, срывая ноты,
Удаль молодецкая чесать,
Выше встанут белые ометы
И замолкнут соловьи в лесах.
А луна, дивясь мятежной воле,
Всколыхнувшей на болотах гать,—
Будет долго колебаться в поле:
Уходить ей или обождать.
* * *
Ой, плыви, плыви, зеленый вечер!
По тропам туманы полегли, —
Задремал, притих закут овечий,
Не тряхнет телега по пыли.
Месяц старый лазит все по хатам,
Между труб соломою блестит.
Ты, трава моя, трава моя не смята,
Неплетеной гривой шелести!
Но придут и скосят все в курганы…
Дней моих кудрявых бахрома,
Как же я один здесь стану
Обходить лесные терема?!
Ой, плыви, плыви, зеленый вечер!
Шевели раскинутым листом!
И мои глаза погаснут словно свечи,
Сложат руки и мои крестом…