Багровый свет исполинского солнца не резал глаза. Немо долго смотрел на него. Потом «Иеровоам» со свистом влетел в туннель, и окна вновь потемнели.
Однако для Немо жизнь была кончена. Искусственная жизнерадостность Шмурфеуса, Клинити и Тренька заставляла его еще острее ощущать собственные страдания. Всякий раз при виде Клинити он краснел, как томатная паста. Это было ужасно. Мало того что его отвергли — даже если бы Немо мог забиться в какую-нибудь жалкую щель и лежать в тоскливом одиночестве, скрашиваемом лишь бутылкой дешевого бренди, и соленый немереный океан отделял бы его от прекрасной и недоступной женщины, даже тогда ему было бы в высшей степени хреново. Однако еще хуже было встречаться с Клинити каждый день, говорить ей «привет» и «пока», улыбаться, когда все улыбаются, и таить терзания внутри.
Клинити, пытаясь проявить доброту, только усугубляла его муки.
— Ты как? — спросила она на следующий день после того, как разбила его сердце вдребезги и поплясала на осколках.
— Отлично! — улыбаясь, ответил Немо. — Превосходно! Суперски! Лучше не бывает! Правда.
— Рада слышать, — ответила Клинити.
Еще через день она подошла к Немо, когда тот в тоске наблюдал через окно очередной великолепный оранжево-золотой закат. Клинити села рядом и попыталась его утешить.
— Прости, если я тебя обидела, — сказала она.
Немо хотел с достоинством ответить: «Все отлично. Понимаю, что моя любовь к тебе тщетна и безнадежна, что ты никогда-никогда не разделишь моих чувств, так что, пожалуйста, оставь меня в философском одиночестве размышлять о пустоте космоса», но даже это ему не удалось. Он сказал: «Все о...» и замолчал. Попытался снова: «Все о-о...» Потом шмыгнул носом и попытался ладонями вдавить слезы обратно в глаза. Затем уставился на пейзаж за окном. Подпоезд снова въехал в туннель. В голове звучало: «Ты жалок! Жалок!»
— Знаю, тебе тяжело, — сказала Клинити со скорбным лицом, которое, вероятно, должно было выразить сочувствие к его мукам. Лучше бы она не пыталась сочувствовать. Главным желанием Немо (вторым главным желанием, поскольку сильнее всего ему хотелось, чтобы Клинити передумала и стянула свитер) было остаться одному. Однако он не мог сказать: «Уйди, не мучь меня» и не мог спрятаться в тесных отсеках «Иеровоама».
Она снилась ему каждую ночь.
— А нельзя ли, — спросил Немо на следующее утро, — повысить мне уровень? В смысле боевых искусств.
— Немо, не стану тебя обманывать, — сурово произнес Шмурфеус. — Спецом по загрузке у нас был Иуда.
— Ты хочешь сказать, что я застрял на уровне танцев и никогда не научусь драться?
— Танцуешь ты довольно результативно, — утешила Клинити.
Для Немо по-прежнему было нестерпимой мукой даже просто говорить с Клинити. Безумие какое-то! Надо взять себя в руки. Он препоясал метафорические чресла и беспечно сказал: «Да, да. Наверно-о-о». Последнее слово начало переходить в рыдание, но Немо успел подавить его в зародыше.
Остальные с минуту смотрели на него как-то странно.
— Я попробую, лады? — вызвался Треньк. — Только учти, это дело хитрое.
— Не хотелось бы тебя утруждать, — тоненько проговорил Немо.
— Да ладно, — сказал Треньк. — Главное, пойми, Иуда умел заливать весь зазипованный комплекс программ непосредственно в спинной мозг. Мне придется делать это помаленьку, в час по чайной ложке.
— Ясно, — ответил Немо. — Думаю, это лучше, чем ничего.
— Как хочешь. Пошли.
Немо расстегнул клапан на заду, сел в кресло и обреченно приготовился к очередной процедуре. Треньк сидел за пультом управления и возился с тумблерами.
— Это все Иудино хозяйство, я не особо в нем петрю. Ладно, попробуем начать с элементарных навыков. — Он взял картридж с наклейкой «Школа борьбы: начальный уровень» и вставил в отверстие машины.
Когда штекер вошел, глаза у Немо снова расширились. Несколько секунд он чувствовал, как данные щекочут позвоночник, толчками распространяясь вдоль хребта. Он зажмурился. Ощущение неуклонно нарастало, как тошнота на подступах к очистительной рвоте, и тут штекер внезапно выдернули. Немо открыл глаза.
Загрузочная машина горела. Треньк прыгал с ноги на ногу и пытался сбить пламя рукавом джемпера. Рукав, ясно дело, уже горел.