— Послушайте, я уже сказал, что не в претензии. Только вы определенно уверяли, что я — не. А я — да. Очень даже. Кроме того, вы говорили — я отчетливо помню, — что возникнет ситуация, в которой мне придется выбирать между смертью Шмурфеуса и моей собственной. Передо мной, мол, встанет выбор: либо Шмурфеус умрет, а я останусь жив, либо я погибну, зато спасу Шмурфеуса.
— И?
— И я по-прежнему жив!
— Ты недоволен?
— Доволен, — кивнул Немо. — Просто я сомневаюсь в точности ваших пророчеств. Вроде бы вы должны знать будущее. А то, что вы говорите, не сбывается.
— Разве?
Немо прижал обе ладони к груди, что на его собственном, только что изобретенном языке жестов означало: «Разумеется, не сбывается. Ведь я еще жив!»
— Ты пересек реку автомобилей, — сказала Ораковина, — и вернулся в реальный мир.
— И не умер. И Шмурфеус тоже, вот я о чем. Вы сказали, что один из нас умрет, а мы оба живы.
— Тогда ответь мне, что случилось, когда ты открыл Клинити свои чувства?
Немо помолчал.
— Это не считается.
— Разве ты не умер в каком-то смысле?
Немо вскипел, по крайней мере забулькал от волнения.
— Это жульничество. Вы не говорили, что я умру в метафорическом смысле от разочарования в любви; вы сказали, что я просто умру. Не «умру внутренне», а умру по-настоящему. Напугали меня до дрожи в коленках. Честное слово.
Ораковина взирала на него с прежней безмятежностью.
— Я не могу повлиять на то, как ты трактуешь мои слова. Нужно внимательнее слушать прорицательницу, если намерен следовать ее советам. Читать между строк. Неужто ты ни разу не видел «Макбета»?
— Вы хотите сказать, что сознательно сбивали меня с толку? — сказал Немо, злясь все сильнее.
— Ничуть. Я играю в игру. Таковы ее правила.
— Игру?
— Так говорят знаменитости: политики, кинозвезды, известные люди. Ты когда-нибудь слышал, чтобы политик, кинозвезда или просто известный человек прямо ответил на вопрос? Разумеется, нет. И я объясню почему: потому что сама идея славы построена на обмане. Знаменитость — это тот, кто не хочет видеть фундаментальную истину: что он ничего не значит. Никто ничего не значит. Все существуют, никто не имеет цены. Когда-нибудь солнце взорвется и поглотит землю. Когда-нибудь вселенная умрет холодной смертью. И что будут тогда значить знаменитости? Ничего. Чтобы чувствовать себя знаменитостью, необходимо уходить от истины, не то она разъест твою славу. Отсюда уклончивость в речи.
— Насчет политиков, — осторожно сказал Немо, — это верно. Но насчет знаменитостей в целом? Неужто они такие уклончивые? Я не убежден.
Ораковина издала смешок — как будто столкнулись два бильярдные шара.
— Они говорят: «Мы безумно друг друга любим, я ношу на шее флакончик с кровью любимой как символ нашей неразделимости», а через три месяца у них обоих новые романы. Они говорят: «Огромное удовольствие — работать с X», а сами думают: «Я ненавижу его, он затмевает меня, хоть бы он сдох!». Они говорят: «Перед тем, как получить эту награду, я хотел бы поблагодарить таких-то и таких-то», но значит это: «Я! Я! Это моя слава!»
— Я правда... — раздражение Немо сменилось жалобной мольбой, — правда не понимаю. Нельзя ли просто объяснить мне, что происходит? И вообще, кто вы?
— Кто я? — мило переспросила Ораковина. — А ты как думаешь?
— Думаю, что вы из тех, кто никогда не отвечает на вопрос ответом, если может ответить другим вопросом.
Она кивнула.
— И?
— Думаю, что вы — программа. Не человек, а один из ВМРов.
— Почти верно, — сказала Ораковина, по-прежнему улыбаясь. — Я стою между двух миров. Я — связующее звено, через которое они могут дотянуться один до другого.
— Ясно, — протянул Немо и, помолчав, добавил: — И что это означает?
— Что я могу тебе помочь. Хочешь знать, как победить ВМРов и спасти Сион-лейн?
— Ну конечно, — сказал Немо. — Хотя...
— Хотя?
— Ну, я правда очень хотел бы... ну, что вы сказали. Спасти человечество, положить конец войне и все такое. И в то же время...
Ораковина улыбнулась джокондовской улыбкой. Впрочем, нет, выражение у нее было чуть более хищное. Скорее анакондовское, чем джокондовское.
— Что в то же время?
— Конечно, славно было бы — победить ВМРов и все прочее. Но не могу сказать, что я здесь исключительно с военными целями. Меня больше заботит... ну, вы понимаете.
— Клинити.
— Да. Клинити.
— Ясно, — милостиво произнесла Ораковина.
— Только... — начал Немо. Надежда, всколыхнувшаяся в сердце, придала его тону заискивающий оттенок. — Если вы и впрямь хотите мне помочь...